Если покинешь меня
Шрифт:
— До сих пор все дорого платили за разногласия с папашей Кодлом, — сказала она.
Резкий порыв сырого ветра полоснул вдоль главной улицы лагеря. Катка передернула плечами и зябко съежилась.
Вацлав пригласил Катку к себе на чашку чаю и в ответ на ее недоуменный вопрос, добавил, что остался в комнате один.
К его удивлению, она согласилась.
Вацлав кипятил чай на плитке, которую оставил ему Капитан. Лишь в благодетельном присутствии Катки он черпал силы, чтобы устоять перед полученным сегодня новым ударом судьбы. Он старался вытравить тяжелое воспоминание
Они согревали окоченевшие в пустой холодной комнате ладони о чашки с чаем. Вацлав не выключил плитку и поставил ее у ног Катки.
— Сегодня в полдень уже во второй раз со мной происходит странная вещь. — Вацлав прикоснулся к руке Катки. — Думаю о маме и, представь, не могу вспомнить ее лица. Вижу ее перед собой, ее жесты, как она открывает буфет и берет сахарницу, расчесывает перед сном волосы — она постоянно беспокоилась, что они выпадают; а вот лицо ее забыл. Не помню — серые у нее глаза или зеленоватые. Это ужасно, Катка. Убийственно сознавать, что даже самые дорогие тебе существа уходят из твоей памяти…
Она испытующе и встревоженно смотрела ему в лицо.
— Я помню мать совершенно отчетливо, но не надо говорить о доме!
И опять тонкая морщинка пролегла поперек ее лба Катка встала. Им овладел страх.
— Не уходи, прошу, я… я тут сегодня не могу быть один…
Он выглянул в окно.
— Ведь льет, — радостно сказал Вацлав. — Ты промокнешь. — Он отошел от окна и схватил Катку за руки. — На улице дождь, как в тот раз, в хижине на свалке… Помнишь?
На Вацлава снова нахлынули чувства давних дней Потухшее было волнение ожило вновь от прикосновения ее тонких пальцев и нежного, пьянящего аромата волос. Страсть и тоска, пропасть одиночества и искра надежды…
— Останься, Катка… — молил он.
И в ее глазах тоже ожили следы чего-то прежнего, недосказанного. Она шевельнула рукой. Вацлав быстро повернул ключ в дверях…
Темнота и дождь, стучащий в окно, — как тогда, как тогда…
Тепло женского тела, безумное желание вознестись куда-то ввысь… Как ждал он этого, трудно даже поверить, что его мечта сбылась! Забыться, забыть обо всем.
Нет, забыться нельзя, его ослабевшие крылья не поднимут его над прахом.
Дождь равнодушно бьет в окно, черная темнота проникла в душу Вацлава — вокруг него безвоздушное пространство, пустыня…
Все еще прекрасное тело, и оба они — рожденные для синих высей под облаками… Никогда Вацлав не чувствовал с такой силой, что он словно налит свинцом, что он притиснут к земле. Никакие иллюзии, никакое притворство не помогут ему подняться.
— Катка, осталось в тебе что-нибудь от того, что было вначале?
Ее голос — бесцветный, голос бескрылого существа.
— Не знаю… Я… не вспоминаю.
Как вернуть силу ослабевшим рукам?
— Но
Чиркнула спичка, огонек сигареты движется в темноте.
— Любовь и Валка. Бессмыслица. Ты придаешь слишком большое значение вещам, которые не имеют значения.
Горячими ладонями он взял ее вялую руку.
— Что же имеет значение?
— Ничего.
А потом эта девушка ушла, улыбнулась, сказала: «Доброй ночи», — и не пожала даже руки. Полтора года ждали они этой минуты, и вот Катка спокойным шагом идет к двери, даже не поцеловав его на прощание.
Островок, единственный и последний, к которому ты стремился доплыть. Но едва ты прикоснулся к нему рукой, он неслышно ушел под воду.
На следующий день Вацлав собрал остатки своих вещей. Сегодня, стало быть, их комната совсем осиротеет.
Кто-то постучал. Он удивленно обернулся — здесь уже давно отвыкли от вежливости.
В дверях стоял профессор Маркус!
Вацлав уронил на стол сверток с бритвенным прибором. Словно лунатик, приблизился он к Маркусу. Они обнялись. Юноша на своей щеке почувствовал шершавую, колючую щетину старика.
— Профессор, вы все-таки за мной приехали! — Вацлав взял его под руку.
Маркус как-то странно, по-стариковски передвигал ноги. Под наплывом внезапной надежды с Вацлава свалился гнет страха за будущее. В первый раз после долгого времени его охватила радость.
— А я уже начал сомневаться, что вы когда-нибудь выполните свое обещание. Я думал, что вы такой же себялюбец, как и остальные.
Вацлав суетливо начал готовить чай и тут же бросился помогать профессору снять заношенное зимнее пальто. Чемодан профессора все еще стоял посреди комнаты. Маркус избегал взгляда Вацлава, его рука развязывала и завязывала кашне. Он даже забыл снять шапку. Маркус оглядывал опустевшую комнату, расспрашивал о судьбе прежних ее обитателей. Вацлав отвечал через пятое на десятое, наливая горячий чай. В конце концов это мучительно — рассказывать о человеческих трагедиях и улыбаться своему личному счастью.
— Но вы мне до сих пор ничего не сказали, профессор, о своих делах… и о моих.
Профессор допил чай, встал и прямо посмотрел в лицо Вацлаву. Потом поднял с пола чемодан и положил его на свои бывшие нары.
— Я, Вацлав… Я пришел не за вами. У меня кончились деньги, и мне придется жить здесь некоторое время, пока я не получу места.
Слабый шум в ушах резко усилился, что-то внутри Вацлава оборвалось, причинив острую боль. Лицо его посерело, явственное чувство холода где-то внутри головы, ощущение, что мозг вдруг обнажился.
— Какое место?
Маркус с каким-то неимоверным напряжением поглядел на дырявый сенник, на ржавые гвозди в брусьях верхних нар, на которые некогда он вешал одежду.
— Немецкие учреждения обещали мне место учителя в женской гимназии.
Вацлав онемел от изумления, в голове по-прежнему чувствовался холод.
— Вы, социолог?
Слова старика проникали в сознание Вацлава словно сквозь фильтр и превращались в монотонные звуки, смысл которых Вацлав улавливал лишь наполовину. Теперь ничто уже не волновало его.