Если покинешь меня
Шрифт:
— О, пардон, господа!
Грубая, небритая физиономия, столь характерная для обитателей лагеря.
— Продолжайте в том же духе! — сказал вошедший цинично и, повернувшись спиной, чертыхаясь, начал стаскивать с себя промокший пиджак: словно грубая лапа стерла очарование прошедших минут — тоненький узор на покрытом капельками влаги стекле.
На следующий день Капитан догнал Вацлава и Гонзика по дороге к лагерю. Он бодро хлопнул их по спине, обнял обоих за плечи.
— Как бы вы отнеслись к тому, чтобы для разнообразия
— Разыгрывай кого-нибудь другого, — Вацлав согнулся под тяжестью его объятий.
Капитан торжественно выпрямился и молитвенно воздел ладони кверху.
— Сегодня с шести утра. Словно я впервые в сезоне играл в теннис. Спины будто и нет, не чувствую.
Они с удивлением посмотрели на свежие розовые мозоли на его руках.
— Работал у Зеппа Рюккерта в селе Гостенгоф, четыре километра отсюда. «Шельма мужик, который не пашет на святого Ржегоржа…» Сначала я вел борозду, будто бежала испуганная корова, но к полудню я так разошелся, что сам Пршемысл Пахарь спасовал бы передо мной! Жаль, что наши главари не имели такой тренировки, глядишь, они тогда бы не прошляпили в феврале…
Восторг в глазах Гонзика сменился удивлением.
— Хорошо, работу нашел ты, чего же нам-то радоваться?
— Болваны! Поле у мужика как прерия, взглядом не окинешь. По терминологии, принятой теперь на нашей отчизне, хозяин «ein westdeutscher Kullak»[105]. И вид у него словно с картинки «Дикобраза»:[106] пузо, зеленая шляпа, рыжие патлы, асоциальное поведение. Договорился я, что завтра мы придем вчетвером. Дайте срок, пообживемся, а потом возьмем да и заложим у него колхоз.
Бурная радость охватила Гонзика и Вацлава, но, посмотрев на измазанные грязью ботинки Капитана, Вацлав забеспокоился.
— Где же я возьму крепкие ботинки для работы? — Радостные надежды завладели вдруг его воображением.
Продержаться бы на работе до жатвы, а тут — зимний семестр в университете. К этому времени, наверное, закончится проверка, и он наконец получит заграничный паспорт и разрешение на выезд в Канаду… Вдруг он испугался такой возможности: а Катка? Но тут же упрекнул себя: балда, твоя работа — это еще журавль в небе, а ты уже терзаешь себя разными рассуждениями.
Но он не мог остановиться и мечтал: он поднимается по мраморной лестнице факультета с портфелем под мышкой, в белом халате со скальпелем в руках склоняется над прозекторским столом, сидит, сжав голову ладонями, над мудреной книгой по терапии в студенческой комнате где-нибудь под нюрнбергской готической крышей, и в конце всего этого — маленькая эмалированная вывеска на дверях:
MUDR. VACLAV JUREN,
FACHARZT FUR GYNAEKOLOGIE[107]
Может быть, даже не Вацлав, а Венцель…
Он поднял голову. Белые облака плыли по небу, причудливые, свободные, в них новая весна. Где-то близко в вышине повис жаворонок.
— Синусоиду помнишь, Гонзик? Нижнюю волну мы пережили. Теперь пойдем вверх!
— А кто будет четвертым? — спросил Гонзик, опасаясь, как бы четвертым не оказался Пепек.
— Выберите кого хотите, — ответил Капитан.
На следующий день, чуть забрезжило, все четверо, вместе с Ярдой, пустились по полевой дороге. Вокруг лежал сырой, холодный туман, но они не чувствовали холода: их подгоняло и согревало опасение, как бы кто-нибудь их не опередил.
Хозяин, Зепп Рюккерт, встретил их во дворе своего обширного хозяйства. Он без всякого восторга посмотрел на тощую, слабую фигуру Вацлава, спортивная выправка Ярды его слегка смягчила; он прикрикнул на барбоса, яростно кидавшегося на обтрепанных чужаков, и спросил:
— Что умеете?
— Они всему научатся за полдня, как я, — ответил за всех Капитан.
— Если работа будет спориться, заплачу по шесть марок за день, в полдень — обед. И старайтесь, хлопцы, такая удача выпадает одному из тысячи.
— Мерзавец! — отвел душу Капитан после ухода Рюккерта. — Немцу он заплатил бы пятнадцать — двадцать марок в день да еще застраховал бы его. Но нам все равно повезло.
В тот день пахал только Капитан. Остальные сажали картофель. В полдень три новоявленных работника не могли разогнуть спин. Долго ждали они в сарае, сидя на охапках соломы, обещанного обеда. В смежной половине за деревянной перегородкой нетерпеливо били копытами и изредка ржали лошади. Наконец девушка принесла большую кастрюлю картошки с подливкой и кормовую репу.
— Это посылает нам герр Рюккерт со своего стола? — помрачнел Капитан.
Девушка смущенно почесывала бедро. На ее грязные босые ноги были надеты стоптанные ботинки без шнурков, прядь жирных волос свисала на лоб. Она оценила кудри Ярды и его крепкое тело, слегка приоткрыла мясистые губы и провела грубой ладонью по своей груди.
— Вас тоже этим кормят? — спросил Капитан и посмотрел на ее губы, обметанные лихорадкой.
Поколебавшись, она утвердительно кивнула.
— А сколько вам платят?
Загрубелая рука перестала наконец чесать бедро.
— Деньги забирает Иохем.
Они не успели спросить, кто такой Иохем: вошел хозяин.
— В лагере мы едим за столом, — сказал Капитан.
Рюккерт посмотрел на батрачку, как будто заподозрил ее в том, что она подстрекала этих перебежчиков, но тут же отбросил эту абсурдную мысль. Он широко расставил ноги и не спеша стал набивать коротенькую трубку.
— А кем вы были раньше? — гнусаво спросил хозяин, попыхивая трубкой, потом кивнул квадратной головой батрачке и произнес одно лишь слово: