Если суждено погибнуть
Шрифт:
Павлов поднялся, с трудом просунул перебинтованную руку в китель. Варя помогла ему.
Из перевязочной поручик выскочил стремительно, словно его ждали срочные дела, пронесся полквартала по кривой, хорошо утоптанной улице, остановился у дома, окруженного палисадникам. Двинул прикладом трехлинейки в калитку.
— Эй, славяне! Есть кто живой в доме? — крикнул он зычно.
Неподалеку догорал какой-то сарай, вонючий белесый дым полз по улице, щипал ноздри, выдавливал из глаз слезы. Павлов закашлялся и вновь ударил прикладом по калитке:
— Славяне!
Поручик приподнялся на носках, глянул на частокол — в палисаднике
На зов поручика явилась старуха с землистым перекошенным лицом и одним зубом, вылезающим из-под верхней губы.
— Чего надо? — хмуро поинтересовалась бабка. Ни войны, ни винтовок, ни белых, ни красных эта ведьма не боялась.
— Как чего? — В голосе Павлова появились недовольные нотки: и как это только старая яга не понимает, чего надо молодому человеку?
— Цветов!
— Цветы стоят денег, — сказала бабка.
— Рви! — приказал поручик.
— Сколько дашь? Только имей в виду — керенками я не беру. И царскими бумажками тоже не беру.
— А чем берешь?
— Золотом. Серебром.
— Ну, золото за этот полупрелый мусор... Это слишком.
— Мусор требует ухода. Можешь заплатить серебром.
— Сколько?
— Смотря сколько возьмешь цветов.
— Букет. Большой.
— Рублевку найдешь?
— Найду.
— Гони! И можешь рвать цветы. Сам. Я тебе верю.
Поручик сунул ведьме большой серебряный рубль с изображением родного батюшки последнего российского императора и перемахнул через изгородь.
— Только корни смотри не вырви, — предупредила ведьма.
— Не боись, бабка, не трепещи, все равно я ущерба нанесу меньше, чем на серебряный рубль.
Поручик набрал целую охапку цветов и перемахнул обратно через изгородь.
Дымы пожаров, висевшие над Сызранью, рассеялись, хотя и сильно пованивало гарью, но этот едкий дух изжить сразу нельзя. Он исчезнет, когда на пепелище вырастет кипрей, прикроет своими розовыми цветами изувеченную землю, останки жилья, чужую беду — лишь тогда этот мерзкий дух и истает.
По улице в сторону Батраков пронеслось несколько всадников. Павлов проводил их взглядом, подхватил винтовку и побежал к Варе Дудко. У той подоспела работа: привезли двух раненых. У одного — юного дружинника — было прострелено пулей плечо, он закусывал до крови губы, стараясь не стонать, у второго рана была попроще — ему прострелило ногу. Варя занималась с первым раненым, его надо было срочно оперировать: пуля воткнулась ему в кость и застряла там. Варя втолковывала помощнику — рябому санитару, где в Сызрани можно разыскать врача. Санитар бестолково топтался на месте, мял тяжелыми сапогами землю и повторял тупо, без всякого выражения:
— Дык... дык... дык...
— Я добуду вам врача, Варя, — сказал Павлов, — дайте мне на это минут десять.
Он извлек из-за спины букет и отдал его девушке.
— Это вам в знак благодарности за то, что избавили меня от боли.
Варя смутилась:
— Перестаньте, поручик, что вы...
— Держите, держите букет. Это — гонорар за лечение. — Павлов почувствовал, что лицо у него вновь сделалось горячим, пунцовым.
Варя тоже покраснела — не привыкла к цветам и подаркам.
— Разрешите выполнять задание! Через десять минут я буду с врачом...
Красные отступили в сторону Симбирска. Одна часть ушла на пароходах в Мелекесс, другая поспешно закрепилась в Ставрополе-Волжском [8] , где стоял большой красный гарнизон — очень сильный, имевший артиллерию и пулеметы; кроме того, там были заранее вырыты линии окопов, как на фронте, в полный профиль — перемещаться по ним можно было не пригибаясь.
Каппеля не отпускала мысль о Тухачевском, он никак не мог припомнить, встречались они на фронте или нет — впечатление было такое, что все-таки встречались.
8
Ставрополь-Волжский — Ставрополь — с 1964 г. город Тольятти.
Из данных разведки он знал, что Тухачевский — мелкопоместный барин из-под Пензы, из Чембарского уезда, сейчас командует Первой армией, пользуется особым доверием у Троцкого, и, судя по всему, у самого Ленина, в бою бывает сообразителен и сегодняшнее его поражение совершенно ничего не значит — Тухачевский себя еще покажет.
Только что на этом фронте назначен новый командующий — известный столичный сердцеед, бывший гвардейский полковник Муравьев [9] . Вот с Муравьевым-то Каппель точно встречался и хорошо его запомнил.
9
Муравьев Михаил Артемьевич (1880-1918) — подполковник, перешел на сторону советской власти. В 1917 г. во время мятежа Керенского и Краснова — начальник обороны Петрограда; в 1918 г. — главнокомандующий войсками Восточного фронта. В июле 1918 г., изменив Советам, поднял мятеж в Симбирске, его отряд (около 1000 человек) ликвидирован Красной Армией. Убит при аресте.
Случилось это в Петрограде, куда Каппель приехал с фронта на полторы недели в отпуск. Попав в гости на один званый ужин, он увидел там подвижного смуглокожего белозубого гвардейского полковника, который очень остроумно рассказывал об окопных буднях. Собравшиеся хохотали, а Каппель сосредоточенно молчал: ему казалось кощунственно между двумя блюдами — заливной морской рыбой и рагу из куриных голяшек — говорить о крови, о том, как люди после газовых обстрелов выблевают из себя легкие. Это было даже более чем кощунственно, поэтому Каппель и молчал.
— Может, вы тоже что-нибудь расскажете, Владимир Оскарович? — обратилась к Каппелю хозяйка салона, полная седая дама с живыми, навыкате глазами; один глаз у хозяйки слегка косил, поэтому казалось, что она все видит и от лукавого ее взора невозможно спрятаться.
Каппель отрицательно покачал головой:
— Нет. У меня таких ярких впечатлений нет.
А гвардейский полковник продолжал распаляться — так он весь вечер и пробыл в центре внимания честной литературной компании.
Фамилию его Каппель запомнил хорошо — Муравьев.