Если суждено погибнуть

Поволяев Валерий Дмитриевич

— Выбросьте, — спокойно произнес поручик. Лицо его было бледным. Чувствовалось, что ему очень больно, но он терпит эту боль, не подает вида, что оглушен ею, стискивает зубы, — потому так и спокоен, и говорит медленно, тщательно выговаривая слова.

— Выбрасывать нельзя, — рассудительно произнесла Варя, — бинт я выстираю, и он еще послужит. А выброшенный бинт — это выброшенный бинт.

Поручик улыбнулся краем рта: в голосе Вари сейчас прозвучало что-то старушечье, ворчливое, заботливое, внутри у него шевельнулась нежность, сделалось тепло.

— Варя, простите

меня... Поступайте, как знаете. Вы правы, вы вообще всегда правы. Неправой вы быть не можете, я в этом уверен.

— Ить какая гаднна! — выругался старик Еропкин.

— Кто гадина? — насторожился поручик.

— Да пуля эта. Выставила из-под хомута ребро и ребром этим натерла коню шею до крови. Вот гадина!

— Кто же были те люди, что атаковали нас около ручья? — Пальцы у Вари были невесомые, она сменила бинт, почти не прикасаясь к ране, поручик даже не почувствовал, как новая повязка легла на место старой. — Бандиты?

— Совершенно верно. Обыкновенные бандиты, — подтвердил Павлов.

— Откуда же вылезла вся эта... грязь, пыль, накипь, — Варя никак не могла подобрать нужное слово, — мусор весь этот?

— Всякая война рождает много мусора. Особенно война гражданская.

— Выходит, на нас еще могут напасть?

— Могут.

— Кто? Красные? — Голос у Вари сделался высоким, девчоночьим, просквозило в нем что-то жалобное.

— И красные могут, и мусор этот — все могут.

— Что нам делать?

— Только одно — отбиваться. Бог подсобит — отобьемся. — Поручик устало опустил голову на подстилку. Загорелое лицо Павлова было бледным. Он глядел на девушку и думал о том, что станет самым счастливым человеком на свете, если завоюет ее. Коснулся пальцами Вариной руки, произнес шепотом: — Варя...

Та заметила в его шепоте что-то тревожное, подумала, что поручику больно, поспешно приложила ладонь к его лбу.

— Температуры вроде бы нет.

— Да я не о том, Варя. — Поручик снова коснулся пальцами ее руки. — Расскажите мне о себе.

В ответ девушка грустно улыбнулась:

— Здесь? Сейчас?

— Хотя бы немного.

— Отца и матери у меня нет...

— Господи... Простите. Не хотел вызвать у вас печальные воспоминания.

— Ничего, — Варя поправила подстилку под головой поручика, — маму я два дня назад видела во сне. Это означает, что надо заехать в церковь, помолиться, поставить свечку за упокоение.

— А-а... — поручик невольно замялся, — что случилось с родителями?

— Отец был инспектором гимназии в Москве. Погиб на германском фронте в чине штабс-капитана. Воевал у генерала Брусилова. Мать умерла: была сестрой милосердия в госпитале и случайно заразилась тифом. Спасти не удалось — слишком слабым, неспособным к сопротивлению оказался у нее организм.

— Господи, Варя! — вновь воскликнул поручик. — Вам пришлось столько перенести.

— Остался у меня только брат. Старший... Петр Петрович Дудко. Где он сейчас находится, что с ним — не знаю. Может быть, в Москве, на квартире есть письма... Но где она, Москва-то?

— До Москвы далеко, и власть там не наша.

Из ближайших кустов с шумом — сделал это специально,

чтобы предупредить о своем появлении молодых, — вывернулся старик Еропкин. В руке он держал несколько тонких земляничных стебельков, украшенных крупными спелыми ягодами.

Церемонно поднес стебельки Варе:

— Держите, барышня.

Та благодарно улыбнулась:

— Какая прелесть!

— А дух от земляники, обратите внимание, какой исходит, а?! Это — поздняя земляника, она все в себя вобрала. Все тепло лета, все ароматы. Все солнце... Кушайте, барышня!

Варя отщипнула губами одну ягоду, наклонила восхищенно голову:

— Прелесть!

Тихая мирная картина. Никакой войны. Ни близких выстрелов, ни далекого грома... Дедок поправил на груди георгиевскую награду и свел вместе редкие седые бровки, проговорил озабоченно:

— Однако мы потерялись. Ни следов в воздухе, ни отпечатков на земле... Что делать будем, ваше благородие?

— Искать!

— Не наткнуться бы нам снова на какую-нибудь... неприятность. Вроде той, от которой мы только что отделались.

— Вновь постараемся отделаться. — Кадык на шее поручика, острый, костистый, дернулся, вызвал у Вари невольную жалость и страх — она поняла, что отныне будет бояться потерять этого человека.

На виске у нее задергалась мелкая нежная жилка. Ведь если в пламени войны исчез ее брат, которого она ; ищет, но не может найти, то может статься так, что она осталась совершенно одна — абсолютно никого из родных на этом свете... Она едва приметно вздохнула, слабый вздох этот уловил поручик, повернул к ней лицо:

— Варя, если вам когда-нибудь понадобится помощь — всегда можете рассчитывать на меня.

Та отозвалась едва слышно:

— Спасибо.

— Если понадобится моя жизнь — также можете рассчитывать на нее.

Под Казанью тем временем собрался мощный красный кулак. К городу подступила Пятая армия, которой командовал Славин, бывший поручик, опытный солдат. Тухачевский, готовившийся к штурму Симбирска, также оставил ряд частей под Казанью, хотя они как воздух, как хлеб были нужны для штурма города, в котором родился Ильич. Однако Тухачевский понимал — родина Ленина не имеет никакого стратегического значения, это не Казань, не та точка на карте, которая может определить дальнейшую судьбу мира. Взятие Симбирска — обычный пропагандистский ход, победный вопль Троцкого, а Казань — это и тактика, и стратегия, вместе взятые.

И тем не менее раз он пообещал к двенадцатому сентября взять Симбирск, он его возьмет. Чего бы это не стоило. Тухачевский относился к тем людям, которые слов на ветер не бросают.

Силы белых, защищавших Симбирск, были невелики: пехотный полк, сербский отряд, несколько чешских рот, усиленных броневиками, артиллерия, привыкшая расчищать дорогу перед пехотой, — вот, пожалуй, и все, что там имелось.

Красных было много больше: Троцкий своими расстрелами, жестокостью, тем, что уничтожал не только провинившихся, но и их семьи, сумел свести случаи дезертирства в армии на нет, команды и приказы в частях исполнялись четко.