Если суждено погибнуть
Шрифт:
Тихо открылась дверь, звякнули шпоры. Послышался негромкий, очень спокойный голос:
— Ваше высокопревосходительство, генерал Каппель по вашему повелению прибыл.
Ощущая, как в виски ему натекло что-то горячее, тяжелое, Колчак поднял глаза, увидел стоявшего в проеме двери усталого невысокого человека, глядевшего прямо перед собой. Поймав взгляд адмирала, Каппель не отвел глаз в сторону, и Колчак понял: этот человек никогда не сказал про него ни единого худого слова, а всякие нашептывания Лебедева — всего лишь нашептывания, и вздохнул облегченно.
Он
— Владимир Оскарович, наконец-то вы здесь. Я рад, очень рад!
Колчак был прекрасным физиономистом, хорошо разбирался в человеческой психологии, если человека он видел сам, то ему можно было ничего не говорить, он очень точно угадывал характер. Адмирал провел Каппеля к креслу:
— Садитесь, пожалуйста!
Каппель сел, но тут же вскочил:
— Ваше высокопревосходительство!
Колчак вторично усадил Каппеля в кресло.
— Меня зовут Александром Васильевичем,
Проговорили они вместо запланированных пятнадцати минут полтора часа. Из кабинета в приемную вышли под руку.
Позднее Колчак написал: «Каппеля я не знал раньше, — признание адмирала, в отличие от Лебедева, было искренним, — я встретился с ним в феврале 1919 года, когда его части были выведены в резерв, а он приехал ко мне в Омск. Я долго беседовал с ним и убедился, что он один из самых выдающихся молодых начальников».
Надо с грустью заметить, что жить к той поре и тому, и другому оставалось меньше года.
В приемной адмирал сказал Каппелю:
— Владимир Оскарович, если что-то нужно будет для вашего корпуса — сообщите. Все будет исполнено.
Это слышали все. Как и все видели, что Колчак проникся к Каппелю особым уважением.
Больше ни один человек не приходил к адмиралу наушничать на Каппеля: это могло кончиться плохо.
Вечером к омскому перрону с шипением и резкими веселыми гудками подкатил пассажирский состав, ведомый мощным «микстом», не раз доставлявшим скорые поезда в Париж. Каппель, одетый в шубу, покрытую обычным солдатским сукном, ловко вспрыгнул на заснеженную ступеньку — дожидаться, когда кондуктор сметет с нее белый мусор и обколет лед, не стал, — быстро прошел в свое купе.
Там сбросил шубу. Некоторое время неподвижно сидел у окна, опершись локтями о столик, разглядывал людей, суетившихся на перроне.
Он находился под впечатлением, оставшимся после разговора с адмиралом.
По перрону с важным видом ходил старший кондуктор — степенный старик с пушистыми серыми бакенбардами и тоненькими погончиками, прилаженными к черному «романовскому» полушубку. За ним неотвязно, будто собачонка, бегал большеухий носатый паренек с фонарем в руке — ученик.
Старик втолковывал молодому человеку, как надо жить, вскидывал поочередно руки, окутывался паром, иногда тыкал пальцем в пространство. Носатый паренек внимал ему, заглядывал в рот. Выдав очередную порцию наставлений, старик умолкал и продолжал неспешное движение туда-сюда
Каппель улыбнулся: слишком уж забавно это выглядело из купе вагона, куда с перрона не доносился ни один звук.
Мысли его снова унеслись в кабинет адмирала, в его штаб: Каппель никак не мог понять, почему Лебедев, покорно сгибая тонкий, как у девицы, стан перед адмиралом, поступает во вред своему шефу? Это что, глупость? Впечатление глупого человека Лебедев не производил. Вхож в высшие академические круги... Неужто все дело в обычной зависти к успехам Каппеля, в ревности, в нежелании допускать других людей к Александру Васильевичу Колчаку? Губы у Каппеля недоуменно дрогнули.
Сейчас, когда колчаковские войска ведут успешные боевые действия, берут город за городом, Лебедев ни с кем не желает делить славу победителя... Бред какой-то.
Через семь минут вагон дернулся, и омский перрон неторопливо поплыл назад, в темноту мутной холодной ночи.
Утром Каппель оказался в Екатеринбурге. Город был не столь оживлен, как, допустим, Омск или Курган, стены домов покрыты пороховой копотью — здесь шли тяжелые уличные бои. На вокзальной площади, заснеженной, с крутыми отвалами, своими макушками достигающими фонарей, прикрепленных к столбам, Каппель взял возок и поехал по адресу, по которому должны были находиться старики Строльманы.
Увидев зятя-генерала, старик прослезился, покрутил головой, давя в себе жалобный скулеж, пытаясь сладить с собою, но не смог, это оказалось выше его сил. Плечи у Строльмана задергались, как в припадке. Каппель обнял старика:
— Полноте... полноте.
— А Олечка... Олюшка... Ты знаешь о нашей беде, Володя?
— Знаю.
— Не уберег я ее. — Плечи у старика затряслись сильнее. — Прости меня, ради Бога.
— Я пробовал отыскать ее в Москве — бесполезно.
Спина старика была худой, костистой, лопатки углами выпирали из-под жилета.
— Надо собираться, — сказал Каппель, — у нас мало времени.
Старик перестал плакать, достал из кармана большой, как полотенце, платок, вытер им лицо.
— Куда собираться?
— Я увожу вас с собой.
— Прости, Володя, но — куда?
— В Курган. Там сейчас формируется мой корпус. Через четыре часа будет поезд из Перми, нам надо на него успеть.
Строльман глянул на часы:
— Я не успею.
— Надо успеть.
Старик заохал, засуетился, движения его сделались бестолковыми, в них было много лишнего.
— Ох, я не успею, — горестно пробормотал он.
— Надо успеть,— повторил Каппель, прислушался к тишине, стоявшей в доме. — Дети спят?
— Спят. Они поднимаются поздно. Пусть спят. Им самая пора набираться сил, самый возраст... — В голосе Строльмана появились ворчливые нотки, и он стал похож на дряхлую, с облезающим пером наседку.
Строльман вновь заохал, заквохтал, заметался по квартире.
— А может, лучше поедем завтра, а, Володя?
— Лучше сегодня. Яне могу оставлять часть надолго.