Если ты останешься

Коул Кортни

— Папа, почему ты думал, что будет лучше, если бы я никогда не вспомнил? Что ты имел в виду? Лучше для меня? Или лучше для тебя?

Папа смотрит на меня спокойным взглядом, прежде чем вернуть глаза на дорогу.

— Может быть, для нас обоих. Я знал, что воспоминания разрушат тебя. И после того, как они обнаружили остатки пороха на твоих руках, не думаю, что я хотел бы знать, что случилось. Я не мог себе представить, но я был в плохом состоянии. И если бы я узнал, что ты приложил руку к ее смерти, даже случайно, не знаю, смог бы я так отпустить это.

— Но я был ребенком, — выдавливаю

я. — Я пытался помочь ей.

— Да, — говорит папа, возвращая взгляд на меня. — Ты был ребенком. Я рад, что ты понимаешь это. Но я был в плохом состоянии. Горе делает это с человеком. И поэтому я справился единственным способом, который знал. Я бросился в работу. И когда это не остановило боль, я собрал наши вещи, и мы переехали через всю страну.

— Это остановило боль? — спрашиваю я его.

Он смотрит на меня.

— Нет.

Я смотрю на свои руки и вижу кольцо на пальце. Я беру его, верчу в руках, разглядывая со всех сторон. На внутренней части что-то написано. Я присматриваюсь, чтобы прочитать. « Любовь никогда не слабеет».

Я задыхаюсь.

Иногда любовь слабеет. Я, безусловно, доказал это. Я всех подвел. Мне не удалось помочь маме. Мне не удалось помочь отцу, когда я заблокировал воспоминания и никому не мог рассказать, как выглядел убийца. И я, конечно, подвел Милу. Я знаю, что разбил ей сердце, и сомневаюсь, что когда-нибудь смогу снова его собрать.

Я закрываю глаза, чтобы успокоить жжение в них.

Я сплю в аэропорту, пока наш самолет не взлетает, потом засыпаю в самолете. Я думаю, что нужно попытаться позвонить Миле, но решаю, что лучше этого не делать

Это не телефонный разговор. Мне нужно увидеться с ней лицом к лицу. В то же время, у меня есть кое-что важное, что нужно сделать.

Приземлившись в Хартфорде, мы останавливаемся в отеле. Наш ужин в шикарном ресторане отеля проходит в тишине.

Я смотрю, как отец рассеянно крутит виски в стакане в течение длительного времени, прежде чем я, наконец, говорю.

— Это не твоя вина, папа.

Он смотрит на меня.

— Нет? Пакс, мы шутили о том парне. Ебаный почтальон. Я думал, он был шуткой. Но он забрал мою жизнь. Или он мог бы иметь такую же. Небольшая шутка. Я думаю, он смеялся последним.

Горькая агония на лице отца очевидна, как и моя злость на него, потому что я не могу помочь, но в тоже время чувствую себя ужасно за него. Я не могу представить, как он должен себя чувствовать.

— Папа, — я пытаюсь снова. Но он прерывает.

— Пакс, ты не понимаешь. Ты не можешь себе представить, сколько раз за эти годы я задавался вопросом... что, если бы я ушел с работы в начале того дня? Что, если бы я не остановился на заправке? Что, если бы я остановился на один красный свет меньше? Если бы любая из этих вещей произошла, может быть, я мог бы остановить его. Постоянное незнание было ужасно. Но теперь, когда известно, что чертов почтальон забрал ее жизнь... моя вина в десять тысяч раз хуже, чем когда-либо. Если бы я воспринял его всерьез, если бы я увидел в нем извращенца, которым он был, твоя мать была бы сейчас жива. Это бесспорный факт.

Я выпиваю всю свою воду прежде, чем ответить.

— Пап, мама даже не поняла, каким дерьмом

он был. Ты сказал, что вы оба шутили об этом. Это означает, что он очень хорошо это скрывал. Ты не можешь чувствовать себя виноватым за чужое психическое заболевание. Не было никакого способа, чтобы ты распознал его.

Отец не поверил мне, и мы закончили есть в тишине. Если честно, я думаю, мы оба рады побыть наедине со своими мыслями.

После бессонной ночи, с утра, первым делом мы идем в полицейский участок. Детектив более чем счастлив, услышать от нас эту информацию.

— Этот случай преследовал меня в течение многих лет, — признается он мне, его губы сжаты. — Я никогда не видел ничего подобного. Я никогда не забывал это, или вид вашего личика. Ваши глаза были настолько большими и грустными. Вы будто видели невообразимое. Я рад, что вы выросли таким хорошим.

Таким хорошим. Ха. С этим можно поспорить.

Он берет мое официальное заявление и уверяет, что они попросят ордер на сбор образцов ДНК нашего старого почтальона, как только смогут получить записи почтового отделения. Я ощущаю сильное удовлетворение, когда мы идем вниз по ступеням метро и наружу в оживленный, свежий воздух.

Правосудие, может быть, наконец, восторжествует. Моя мама, может быть, наконец, будет оправдана. Спустя семнадцать лет.

— Где она похоронена? — спрашиваю я отца, когда мы возвращаемся в машину. Он смотрит на меня.

— Давай остановимся, купим немного цветов, и я покажу тебе.

Так мы и делаем. Останавливаемся и покупаем по два десятка роз каждый и едем на красивое, тихое кладбище. Деревья выстроились и сосульки висят на их ветвях, сверкающие в зимнем солнце. Тут спокойно. Думаю, это место очень хорошее, чтобы быть тут похороненным.

Когда мы ходим среди могил, я чувствую, как будто я был здесь раньше, и я знаю, что это так. У меня есть мимолетные проблески ее похорон, как гроб опускали в землю. Я помню сильное чувство грусти, которое я ощущал, наблюдая за этим.

Я сглатываю.

Впереди я вижу статую ангела и узнаю ее. Он находится на плитах, рыдая в свои руки, и я знаю, что он сидит рядом с могилой моей матери. Я помню это.

— Твой дедушка привез эту статую, — говорит отец, кивая на нее.

— Она кажется подходящей, — отвечаю я. И это так.

Рядом с надгробием моей матери сидит ангел, изготовленный из белого мрамора. Он блестящий и яркий. Я обращаюсь к отцу.

— Кто-то заботится о нем.

Он кивает.

— Конечно. Я плачу кое-кому.

Конечно.

Я смотрю вниз.

Сусанна Александра Тейт

Любимая жена и мать

Она ушла красивой.

Она спит спокойно.

Холодный ветер нежно касается моего лица и в горле снова образуется комок. Меня накрывает поток вины за то, что я ни разу не посещал ее могилу в течение стольких лет. Я становлюсь на колени, чтобы положить цветы на ее могилу и в первый раз за все время, что я себя помню, я чувствую, как слеза катится по моей щеке. Я вытираю ее.