Если женщина просит
Шрифт:
И тут…
Из-за двухэтажного дома на повороте, выкрашенного в депрессивно-упадочный грязно-желтый цвет, из-за старых рахитичных тополей, уныло растопыривших ветви, из-за ржавого трупа бетономешалки, торчащей на обочине столько, сколько Алешка себя помнил, – из-за всей этой убогости и обветшалости вылетел сверкающий белый «Мерседес» с тонированными стеклами и, неописуемо красиво вывернув прямо на Алешку и Аню, буквально за пару секунд сожрал расстояние, разделяющее двухэтажку и стелу, возле которой сидели Алексей и Аня с букетом цветов.
За
Аня приоткрыла рот: первый раз в Текстильщике появилась такая роскошь.
– «Шестисотый», – выдохнул Алешка.
Но это было только начало.
Поравнявшись с Аней и Алексеем, белый «мерс» притормозил. Аня замерла, Алексей дотянулся оцепеневшей рукой до затылка, вероятно, желая почесать в нем, но не успел.
Дверь «мерса» распахнулась, и оттуда важно выплыл такой ошеломляющий красавец, что Аня невольно приоткрыла рот. Красавец был в элегантнейшем черном костюме, в великолепных стильных туфлях, в белоснежной рубашке. Мужчина был высок и строен, блестящие черные волосы, вероятно, закрепленные гелем, зачесаны назад, на аккуратно выбритом правильном лице сияли большие выразительные темные глаза.
И эти-то глаза остановились на Ане, точнее, на скромном букетике полевых цветов, который был в ее руках.
Вслед за живым воплощением Голливуда из «мерса» выпорхнула дамочка в умопомрачительной кофточке, обтягивающих черных кожаных брюках и та-а-аких туфлях, на та-а-аком каблуке, что Аня просто оцепенела при виде этой красоты.
– Ромик, вот это хочу! – выговорила дамочка, жеманно картавя.
И тоненьким наманикюренным холеным пальчиком указала на букет.
Великолепный Ромик, то есть человек, носивший гордое и звучное имя Роман, только пожал плечами:
– Настя, зачем тебе это? Приедем, я тебе розы куплю, если тебе цветов захотелось.
– Ромик, это!
Прекрасный принц с голливудских холмов повернулся к Ане и произнес:
– Девочка, продай мне этот букет. Вот тебе деньги, купишь на них сто таких букетов.
Аня ошеломленно взмахнула ресницами и уставилась на купюру, которую протягивал ей мужчина.
Это было сто долларов. Сто – долларов!
– А это не… не мой букет, – только и смогла выговорить она. – Это… Алешка мне подарил.
– Алешка? – Роман перевел бархатные глаза на Алексея, на лице которого – неожиданно для самого Алешки – появилось откровенно недоброжелательное выражение. – Держи, Алешка!
И он бросил парню купюру, а потом шагнул к Ане и довольно бесцеремонно взял из ее рук букет и потом с очаровательной улыбкой преподнес своей даме, которая понюхала цветы, расплылась в улыбке, а потом вдруг взяла и швырнула букет.
Прямо под колесо джипа, из дверцы которого выглядывали несколько бритых голов.
Охрана.
– Колючка, – тоном обиженного ребенка проговорила девица и, повернувшись к Алешке, проговорила:
– Что же ты своей девке даришь всякое говно? Там… кактусы
– Сама ты говно! – пролепетал Алешка, которого буквально накрыло волной этих «милых, доброжелательных» слов.
Роман, казалось, не расслышал этих слов. Он пожал плечами, поднял глаза на Аню и улыбнулся:
– А ничего тут, в этой глуши, водятся… цветочки! Какая девочка, а, Настя?
– Ничего, – пропела та. – А малец уж больно злой. Да и несет от него какой-то херней… как будто в свинарнике ночует!
Это да еще то, что Роман поднял руку и коснулся подбородка Ани своими холеными пальцами, на одном из которых сияла золотая печатка с бриллиантом, взорвало Алешку. Он сжал кулаки, сказал тихо и злобно:
– Суки! Думаете, если на «мерсе», так все можно? Убери лапу… ты!
Вот теперь Роман расслышал. Медленно повернулся к Алешке и, снисходительно рассмотрев этого паренька в вытертых темных брюках и дешевой хэбэшной рубахе, растрепанного и разозленного, передернул атлетическими плечами и сказал:
– В расход бы тебя, щенка. Да мал еще. Подрасти, братишка.
Хлопнули двери за шикарными экземплярами из той, настоящей, роскошной жизни, и «мерс» сорвался с места, взвихрив облако пыли и растерзав букет, уцелевшие цветки которого веером разлетелись по всей дороге.
Алешка молча стоял на обочине. В его груди закипала злоба, а в горле колючим, сухим, невыразимым комом ворочалось что-то такое, отчего хотелось упасть лицом в траву и лежать, лежать, пока дорожная пыль не сровняет его с землей…
Аня стояла, опустив руки. Впервые в жизни она была так потрясена. В ее ноздрях еще тлел тот тонкий, чувственный, манящий аромат дорогих духов, который оставил за собой… принц.
Принц на белом «Мерседесе» S-600. Такие Аня видела только в сериалах, где подобные красавцы томно обвивали тонкие талии жеманных белокурых куколок в дорогой одежде и с нестерпимо изысканными манерами.
А там, где к ее подбородку прикоснулись его длинные изящные пальцы, казалось, нестерпимо жгло кожу.
Господи! Какой… какой… какие все-таки бывают! Почему она тут, с этим Алешкой, а не на месте этой кривляющейся грубиянки Насти, в прохладном салоне «Мерседеса» с этим блистательным Романом?
А какая на этой Насте одежда…
Аня опустила глаза и тут увидела…
Бумажка! Он не подобрал сто долларов! Он… он оставил их валяться на дороге, словно какой-то фантик, словно вкладыш от жвачек, которые презентовали ей Юрка и ему подобные… замухрышки!
– Ты как? – спросил Алешка. Как будто не мог спросить ничего глупее. Аня повернулась к нему. В глаза с невиданной до того отчетливостью и безжалостной очевидностью бросились и его потрепанные кеды, и плохо выглаженные «парадные» брюки, и рубаха, и еще детская припухлость лица, и прическа шалашиком… и этот запах, как нарочно… как она сразу не заметила!