Если
Шрифт:
— Я знаю.
Это было не то же самое, когда Хавьер обнимал меня. Мы были вместе несколько месяцев, но я не могла так откровенно разговаривать, как с человеком, которого не видела пять лет. Мы видели друг друга наизнанку. Нам не нужно было копать.
— Прости, Бёрди. Я сделал единственное, что должен был. Я знал, что ты сильная. Я всегда знал, что ты добьешься успеха, и я отказывался быть тем, кто тебя удержит от этого, — прошептал Эш мне на ухо.
Но я не хотела верить Эшу. Я не хотела, чтобы ему было так легко, но я чувствовала его искренность. Он был
— Бёрд, ты все еще сияешь ярче, чем кто-либо другой. Ты все еще пахнешь лавандой, и вокруг тебя излучается аура. Твой смех по-прежнему сливочно-золотой, а твой голос похож на чистейшие бирюзовые волны океана. Я все время рисую тебя такой, как в памяти. И я хотел, чтобы это как-то вернуло тебя ко мне. Я много раз рисовал и проигрывал пластинку, надеялся, что это сработает, что взглянув за мольберт, я увижу, как ты танцуешь.
Я почувствовала, что снова возвращаюсь к той девушке, которая по глупости влюбилась в измученного, бедного художника.
— И ты здесь. И я не могу избавиться от ощущения, что как-то все это вернуло тебя. Моя боль разлетелась по сотням полотен. Бёрд… пожалуйста. Тебе не обязательно приглашать меня обратно в свою жизнь, я просто хочу, чтобы ты поняла то, что я сделал, я сделал из любви. Любви, такой чистой, что я никогда не смогу найти ее снова. Мы все просто пытаемся сделать все возможное, правильно?
Я задушила слезы, упорно пытаясь удержать свою горечь.
— Наверное.
— Мне жаль. Я сожалею, что с тех пор, как вошел в твою жизнь, все, что сделал, это усложнил ее. Если бы я мог вернуться и сделать так, чтобы ты меня никогда не встречала…
— Я никогда не говорила, что сожалею, что встретила тебя. В то время, несмотря на бедность и борьбу, те месяца, были одними из лучших в моей жизни. Вот почему мне было так тяжело. Речь ни о том, что я хотела бы никогда тебя не встречать, а в том, что я хотела бы, чтобы ты никогда не уходил.
Эш вытер единственную слезу, подушечкой своего большого пальца, и мурашки по коже поднялись по моим рукам и груди. У меня перехватило дыхание, и он это почувствовал. Я могла сказать это по тому, как темные ресницы, окружающие его зеленые глаза, трепетали. Он мягко обхватил мою шею сзади и обнял меня. Я решила перестать сопротивляться и просто позволить себе избавиться от горечи, которую чувствовала. Это единственное, что угнетало меня.
Его губы коснулись моего уха, затем ласкали мою щеку. Я хотела уйти, оставить его, как он оставил меня. Но это мое сердце и тело жаждало иного. Им было нужно иное.
Я нуждалась в этом, в последний раз. Лишь еще раз. Я молила об этом много ночей, засыпая в слезах.
Я подняла губы, чтобы встретиться с его, и поцелуй быстро превратился из мягкого в голодный. Как два человека, которые знали, что ключ от бесконечной пустоты, был спрятан, где-то внутри
Эш толкнул меня на стойку, чуть не порвав мои лосины, стягивая их с меня.
Задыхаться, хватать, стонать, толкаться, потеть, плакать.
Мы пытались наверстать все нами упущенное. Мы пытались причинить друг другу боль. Мы пытались излечить боль друг друга. Это было неправильно. Все происходило не так, как я планировала. Но когда дело касается Эша, ничего не имеет значения.
Эш
Она снова была в моих руках. Держать Бёрд было все равно, что держать вселенную в своих руках, со всей ее бесконечной яркостью и возможностями, объединенными, в одном человеке.
Когда я вонзился в нее, меня затопило всеми пересекающимися ощущениями, которая могла вызвать только она. Прозрачная струящаяся радуга света окутала нас своим деформированным цветом. Меня охватило мягкое тепло, словно меня обернули мехом в холодную зимнюю ночь. Я попробовал сладкую смесь ее рта в сочетании с соленостью ее слез. Она была нектаром богов.
Я цеплялся за Берд, и если бы я ее отпустил, поток света забрал бы ее и унес прочь. Я не мог отпустить ее снова. И я понял, через какую боль ей пришлось пройти, потому что сам боялся пройти через это сейчас, когда она снова была в моих руках.
Затем, раскинув руки и ноги, под растрепанным одеялом, мы лежали на моем диване. Как и в те вечера, когда мы создавали наше искусство вместе, казалось, что время просто переставало существовать, и мы можем остаться здесь навсегда.
— Я хочу кое-что показать тебе, — сказал я ей, проводя пальцем по ее шелковистой коже.
— Что?
— Просто завернись в одеяло, — ответил я, натягивая джинсы. Я привел ее в другой конец своего лофта, к винтовой лестнице, которая вела к моей частной террасе на крыше.
— Стены, — пробормотала она, осознанно.
— Стены, — повторил я.
— Ты спишь здесь?
— Иногда. Здесь бывает зима, знаешь ли? — ухмыльнулся я.
Я обошел вокруг и включил наружные обогреватели. Была ранняя осень, еще тепло, но после дождя воздух был холодным.
— Здесь мило, — прошептала она.
— Это были мои любимые времена. И тот факт, что ты смогла достаточно понять меня, и позволить мне быть там. Что ты будешь спать там вместе со мной. — Я стянул несколько сухих подушек с подлокотника дивана.
— Всегда казалось, что мы просто разбили лагерь под смогом, — раскритиковала Бёрд. — Мы были просто городскими ребятами.
Я поцеловал ее в плечо. Я продолжал находить способы прикоснуться к ней, чтобы убедиться, что это не галлюцинация. Я не мог поверить, что она была здесь, что это было реально.
Мы сидели в тишине, она сидела у меня между ног, точно так же, как мы привыкли делать это на ее крыше, наблюдая за включением и отключением различных огней в окружавших нас зданиях. За мигающими огнями самолетов, пролетающих над головой.