Эсса
Шрифт:
Я просидела на диване, обхватив руками колени и уткнувшись в них лицом, до позднего вечера. Пару раз стучалась хозяйка отеля с извинениями, с вопросами, не принести ли мне еды, воды, еще чего-нибудь. Я не открыла. Она в итоге отстала. Когда вновь постучали, уже вечером, я промолчала. Пусть думают, что я сплю.
– Рената, это Ади. Открой.
Уже сообщили и ей. А что она могла сделать? Она всегда настороженно относилась к нашей дружбе. Что она скажет теперь? Разве сможет понять?
Я открыла дверь и вернулась на диван. Ади села напротив. Я не видела ее такой раньше. Мы сдружились, но все же
– Рената, давай по порядку. Эта курица Айда ничего толком не могла рассказать. Что произошло?
От ее спокойного тона мне стало чуть легче, но все равно отпустило не сразу.
– Эсса напал на тебя? Расскажи все подробно.
Я втянула в себя воздух и медленно выпустила его. Будто на занятиях йогой.
– Он приставал ко мне.
– Как? Как именно приставал? Что он сделал?
– Он сдал экзамены, и я стала его поздравлять…
– Ты обняла его?
– Что?
– Ты его обняла? Ну, прижалась к нему как-то, подошла, что ты сделала?
– Какая разница? Ты хочешь сказать, что я его сама спровоцировала?
– Нет. Просто спрашиваю. Пожалуйста, не злись. Просто расскажи.
– Я его обняла. Наверное. Я плохо помню. Это же нормально, разве нет, обнять человека, за которого радуешься?
– Дальше что?
– Ничего.
– Он начал к тебе приставать?
Я пожала плечами, потом кивнула.
– А потом?
– Потом я заорала.
– Ясно.
– Ади, ты считаешь, у меня не было повода для истерики? Ты считаешь, я не права?
– Был повод. Конечно, был. Ему самое место в тюрьме. Его, может быть, даже казнят. Ну или дадут срок хороший за попытку изнасилования. Такое не прощают. Тем более, ты иностранка, белая, и не какая-то там сахарная мамочка из секс-туристок, наш мэр убьется, но сделает из этого случая показательную конфетку. Тем более, что у этого голопопого Эссы нет никого, кто бы за него заступился, так что тебе абсолютно не о чем беспокоиться. Лет двадцать тяжелого труда – уж наверняка. Завтра подпишете показания и можете спокойно ехать домой. Его накажут, больше он никого не тронет, мерзавец эдакий!
Она говорила и говорила, расписывая мне, как его накажут. И чем больше она говорила, тем гадостнее мне становилось на душе. Как будто это я совершила что-то мерзкое. Да и в голосе Ади не было слышно гнева на Эссу.
– Я не толкала его на это. И никогда не соблазняла. Так что моей вины никакой нет.
– А кто говорит, что есть? Нет, конечно! Все он, мерзавец! Поделом ему, извращенцу.
Не был Эсса ни мерзавцем, ни поганым извращенцем, ни насильником. И Ади знала это. Зачем же она с таким упорством мне сейчас это повторяла? Ее, обычно невозмутимую, переполняли эмоции. Но эмоции ее не были связаны с возмущением по поводу моих оскорбленных чувств.
– Ади, объясни мне. Пожалуйста, объясни, что происходит.
Она помолчала какое-то время. Потом поджала губы и шумно вздохнула.
– Ты слышала истории о белых женщинах, приезжающих сюда в поисках молодых тел?
– Да. При чем здесь я?
– Ни при чем. Ты – ни при чем. Они – при чем. Понимаешь, они десятилетиями создавали и создают
Я с ужасом смотрела на нее. Это все не могло иметь отношения ко мне! Никакого! Не могло!
– Ну с чего ты держала его при себе? Кормила, одевала, учила? Покупала книги? Помогала сдать экзамены? И ничего не требовала взамен? Он все тыкался носом и не мог понять, как слепой котенок, чего же ты хочешь от него? Ничего не заставляла делать в ответ на свою безмерную доброту, а все равно при себе держала. Он до смерти боялся огорчить, разочаровать тебя. Ты же видела, как он заискивает перед тобой. Он ждал, когда ты скажешь, что ему нужно делать. А ты не говорила. Он страдал. В его простом и понятном мире не принято просто так помогать чужакам. Не принято не платить за услуги. Тебе не нужен был его труд, тебе не нужны были его деньги, которых у него и нет, так что же тебе нужно? Он сдает экзамены и теперь-то уж точно знает – надо как-то отплатить, отблагодарить тебя. И тут ты даешь знак.
Ади предупредительно подняла руку, останавливая мой возглас возмущения.
– Нет, постой. Ты не думала, что даешь знак. А ему, слепому котенку, это как спасательный круг. Вот он, знак! Ты подходишь к нему, обнимаешь, и он понимает это только как сигнал к действию. У него этот вариант вертится уже давно, он видит, что так поступают другие, но не решается. А так как никаких других знаков от тебя он не дождался, то все решало мгновение. Ну дальше ты знаешь… Разве что испугался он не меньше тебя, что, конечно, нисколько его не оправдывает.
– Вот с последнего и надо было начинать!
– А я и сказала – мерзавец, подонок, подлец. Пусть сгниет в тюрьме.
Я приложила руки к трясущимся губам:
– Для чего ты мне все это говоришь?
– Так просто. Чтобы ты не чувствовала себя виноватой в чем-то. Это сложившаяся ситуация виновата, сложившиеся традиции. Сахарные мамочки и их мальчики-проститутки, жиголо, нищета, отсутствие навыков общения, идиотизм. Все вместе. Но не ты.
– А я и не виню себя, – холодно сказала я. – Еще чего.
– Ну вот и отлично, если не винишь. Я же говорю – поделом ему.
– Ты хочешь меня разжалобить? Ну пусть отпустят его и пусть все остальные идут и насилуют женщин каждый раз, когда им протягивают кусок хлеба. Давай! Давай и мы внесем вклад!
– Не надо, зачем. Вклад уже внесли тысячи белых женщин до тебя и тысячи их жиголо, так что плюс – минус…
Я не стала отвечать… Я устала. У меня болела голова. Заснуть бы, и все.
– Ты молчишь, потому что?..
– Потому что я хочу спать.