Есть только ТЫ
Шрифт:
Очень непривычно быть с Сергеем наедине. Очень.
Он хоть и отошёл после душа немного, но все равно чудной. Оно и понятно. Выпито, судя по — всему, было немало. Можно было бы уже уходить, но я почему-то осталась. В квартире бардак, и всё ещё гарью воняет. Вот я и пошла открыть окна, чтобы хорошенько проветрить.
— Конечно. Маша не может жить со мной больше. Что мне ещё делать остаётся? Это квартира останется ей и сыну, а я вернусь в родительскую, — он хочет казаться равнодушным, но я чувствую боль.
Насквозь меня пробивает.
Бросаю
«Что с ней происходит?» — этот вопрос не даёт мне покоя.
— Не парься. Она ни с кем не хочет разговаривать, — флегматично бросает Серёжа.
Хмурюсь, не понимая его.
— Вы с ней говорили? То есть обсудили причины развода? — нетактичный вопрос, но что мне остаётся.
— Естественно, — хмыкает мой собеседник. Леденящая душу ирония на его лице замирает. — Часа два мы с ней говорили.
Он не продолжает. Проводит рукой по лицу, после запускает её в волосы, взъерошивает их.
Я молчу, жду продолжения. Мне интересно. Но выбираю путь молчаливой эмпатии.
— Не знаю, Саф, что тебе сказать. Всё как всегда, — пожимает плечами. Я это всё слышал на протяжении нескольких лет. Серьёзно, — из него вылетает нервная усмешка. — Заебался, если честно. Когда ты столько времени слушаешь о том, что ты хреновый муж, волей — неволей начинаешь в это верить. Если раньше это было от времени, мы могли всё выяснить и месяца два — три жить спокойно, до следующего обострения, то последние полгода едва ли не каждый день истерики терпеть приходилось. Обсудим с ней всё, договоримся. А на следующий день возвращаюсь домой и оказывается, что несмотря на все свои обещания она снова ездила к маме и там наслушалась всякой фигни. Устал. Блд. Не знаю… — откидываюсь на спинку стула, он с тяжестью выдыхает.
Что мне сказать? Что это мелочи? Так я так не считаю. Всю жизнь бегу от своих страхов и нервного напряжения. Самое страшное для меня — попасть в болото однообразия и жизнь свою в нём оставить.
— А вы не пробовали сменить обстановку? — спрашиваю аккуратно.
«Ну куда ты лезешь, Сафико? Своих проблем мало?!» — моё подсознание меня отпинать готово.
Серёжа поднимает глаза и взглядом со мной встречается.
У меня кровь закипает.
— Думаешь это так легко? «Мама себя плохо чувствует», «Я маме уже пообещала на следующей неделе с ней в клинику съездить», «У мамы на даче нужно обои переклеить. Ты ведь нам поможешь?!» — говорит мягко, сразу понятно о ком идет речь.
— О, ну не знаю… Я тоже свою маму очень люблю. Она много лет за мной следом летала везде. Без нее как без рук. Я сама ни приготовить, ни постирать не могу, — враньё.
До пятнадцати лет я научилась всему. Стирать руками постельное бельё? Запросто! Лапшу домашнюю накатать? Тоже могу. А потом я расслабилась. Уставать стала слишком. И, как следствие, ценить своё время.
— А у меня другая информация, — впервые Серёжа слабо мне улыбается.
— Не говори, что вы меня обсуждали?! —
— Ну так. Пару раз. По чуть — чуть, — усмехается. — Но дело не в этом. Всё зависит от вектора влияния родительницы. Не думаю, что твоя намеренно чью-то жизнь портила.
Точно. Моя никогда. Жила только ради меня. Нас.
— А Маша сама не своя после общения с Натальей Леонидовной становится. Мы с ней обсуждали, я предлагал в Москву переехать, чтоб ей полегче было свести его к минимуму. Маша не захотела. Я правда не знаю… Напоминаю себе осла, что бьётся в закрытую дверь. Знаешь ли, неприятное ощущение. К тому же чувствую себя постоянно кому-то должным.
Маша не захотела в Москву? Я не знала.
— Я тебя понимаю. Но её тоже понять могу. Мы ведь девочки. Нам сложно разорвать эту связь. Она кажется очень важной. К тому же… Я знаю Наталью Леонидовну и с хорошей стороны. Она в своё время мне помогала.
С Машей мы познакомились в очень тяжёлые для нашей семьи времена. Денег не хватало катастрофически. Мама работала на двух работах, чтобы хоть как-то содержать меня и бабулю. Затраты в нескольких раз превышали её заработок. Жизнь, наполненная одними ограничениями — то ещё удовольствие. Поверьте мне на слово. Тут нельзя. Здесь мы себе позволить не можем. Это можем, но тогда придется урезать запросы в чем-то другом.
Давило. Безденежье очень давило. Вздох сделать лишний раз не решаешься.
Я знаю что такое есть гречку пять дней подряд. Сегодня с огурчиком, завтра с яичком. Поэтому сейчас, никогда не жалуюсь. Мне в голову не придёт, что я живу тяжело. Да, устаю. Но я могу за неделю заработать на квартиру в Нью — Йорке, в то время как мама моя, едва волоча ногами приходила со смен, где пришивала пальцы, в простом пакете одноразовом ей принесенные, а потом холила проверять на дом — прижился или нет. И в конце месяца получала пятнадцать тысяч рублей, потому что двенадцатичасовой рабочий день считался половиною ставки. То ещё удовольствие, вам не кажется? И до сих пор так люди живут. Язык не повернется сказать, что мне плохо.
Для меня один день моей жизни стоит дороже года той, где постоянно приходится искать путь к выживанию.
Серёжа кивает, будто бы понимая, куда я клоню.
Неприятно. Неприятно будет узнать, что он в курсе всего.
Когда было совсем туго, Наталья Леонидовна нам помогала. Отдавала старые вещи Маши. Моя мама их потом перешивала, чтоб надо мной не слишком сильно смеялись в школе. А когда необходима была очень крупная сумма денег, то заняла нам её. Так что я могу поглубже засунуть своё мнение в части её поведения нынешнего. Оно неважно. Ведь в самый трудный момент она помогла.
— Как ты себя чувствуешь? — спрашивает Серёжа.
Понял, что я расстроилась, вспомнив юность?
Смотрю на него вопросительно. Рассказывать о прошлом точно не буду. Оно не моё, словно из другой жизни.
— Рука твоя как? — уточняет, взглядам указывая.
— А-а-а, ты об этом! — дошло до меня, наконец. — Уже лучше. Спасибо. Полегче.
Он мне обработал ожог каким-то спреем с обезболивающим эффектом.