Есть время жить
Шрифт:
Утром смиренно выслушали женские подначки о наших певческих талантах и, получив по чашке сладкого горячего чая, начали собираться. Как и решили накануне — надо «налаживать связи с опчиством». Док собрался в город, на поиски Лешки Сираздинова, а мы с Айваром поехали наведаться к Миндаугасу и его бойцам. Лекарства — вещь необходимая, причем в условиях гибели производства эти вещи стали дороже золота. Если уговорим, то пять хорошо подготовленных бойцов — это, как говаривал один знакомый, «серьезная заявка на победу». До Кармелавы доехали без приключений —
Мы выехали на опушку леса, остановились и вышли из машины. Перед нами расстилалось поле, с правой стороны виднелись какие-то будки аэродромной службы, а слева, почти на горизонте — небольшой хутор. Закинув сайгу на спину, я вышел немного вперед и, слегка подняв руки, остановился — чтобы сидящие в зарослях бойцы не пристрелили, приняв за очередного мародера. Тишина. Глухая, какая бывает только в испорченном телевизоре, когда на экране мелькают перекошенные в крике лица, а ты сидишь и лихорадочно крутишь настройки в надежде поймать звук. Тихо, только с дерева сорвалась сорока, прочертя небо росчерком длинного хвоста. Я постоял несколько минут и, пожав плечами, двинулся по дороге, идущей через поле.
Уже за сто метров от ворот мне стало не по себе. Местами дорога была сильно повреждена колесами машин, а Миндаугас не такой болван, чтобы с этой стороны на базу приезжать. По идее, должен был заходить с другой стороны — со стороны болота, куда вела узкая лесная дорога. Почти дошел до ворот, когда краем глаза заметил несколько блеснувших на солнце гильз, рассыпанных по обочине дороги.
Потом мне просто не хватило воздуха… Я сидел у ворот, на обломке бетонного блока, и глотал воздух, который словно превратился в кисель, застревая внутри и перехватывая звуки. Здесь были все, включая жен и детей. Все бойцы с Миндаугасом во главе, застывшие в своем последнем рывке на опушке леса. Судя по всему, их плотно зажали в кольцо, а семьи не дали им возможности пойти на прорыв. Им оставалось только драться — как умеют сражаться люди, которым некуда отступать. Девять не предавших присягу бойцов. Они могли спокойно жить, закрывшись на военной базе, но они выбрали то, к чему их готовили, — спасали людей в своем городе. То, что нападавшие были военными, не вызывало у меня никаких сомнений. Какой-нибудь обычной банде их было не взять, уровень подготовки не тот. Среди этих изуродованных тел, скрюченных в окопах, нашел еще один потерянный кусок своей прошлой жизни… Разглядев меня в бинокль, подъехал Айвар. Я, глядя на эти изуродованные тела, посмотрел на него и тихо сказал:
— Видишь, как получилось… Доставай лопату…
Так они и легли, рядышком, как жили — и рядовые, и офицеры, и дети. Мы остервенело махали лопатой, чтобы этим ребятам не было тесно в их братской могиле.
Как смогли похоронили. В изголовье поставили крест, Айвар прочитал молитву, а я трижды выстрелил в небо, спугнув ворон, сидевших неподалеку на деревьях. Привлечь чье-нибудь внимание не боялся, даже желал этого. Как ни страшно это звучит, мне было необходимо кого-нибудь сейчас пристрелить. Судя по выражению лица коллеги, его настроение было таким же.
— Знаешь Робби, я молитвы последний раз читал, когда маленький был, бабушка заставляла, — тихо сказал Айвар. — А за последние дни мы только и делаем, что стреляем да отходные читаем, — вырвалось у него.
— Это единственное, чем мы можем помочь этим людям. Раз не смогли от смерти спасти, то хоть похоронили по-человечески, молитву прочитали. Все им легче, да и нам тоже. — Я достал из кармана жилета плоскую фляжку с бренди, которую мне утром сунула Аста: — Будешь?
— Давай. — Айвар хлебнул, вытер губы тыльной стороной ладони и вернул флягу мне.
— Вот и выпили, — заключил я, сделал несколько глотков и выплеснул остатки на свежую землю. — Жаль, что не с ними за столом.
Когда собирали тела и прочесывали окрестности, все стало более-менее ясно.
Мы подъехали к хутору и вышли осмотреться. Обычный литовский хутор — одноэтажный, потемневший от времени деревянный дом с застекленной верандой, рядом с домом хозяйственные постройки, скорее всего, сеновал и коровник. У дороги высокий крест [24] . Слева от дома небольшой гараж с посыпанной гравием дорожкой перед ним. Во дворе аккуратный бревенчатый колодец и, метрах в тридцати от дома, покосившаяся от времени банька. Небогато, но все аккуратно, чисто, ухожено. На хуторе было пусто, калитка открыта. В открытые ворота коровника виднелась тушка мертвой собаки. Совсем мертвой, то есть окончательно и бесповоротно: в ее голове зияла большая дыра, словно топором приложили. Аккуратно осмотрели снаружи дом, когда позади нас послышался шорох. Развернувшись, мы увидели пожилую женщину, стоявшую на пороге сеновала. В ее глазах было столько страха, что я сразу примирительно поднял руки:
24
В Литве у деревенских домов часто устанавливают высокий, украшенный резьбой крест, как древний символ «дерева жизни».
— Успокойтесь, мы вам не причиним зла!
Было видно, как ее пальцы нервно теребят кромку фартука и мелко подрагивают губы, словно она собирается заплакать, но никак не может — а вдруг слезы нас разозлят?
— Вы… вы военные?
— Нет, обычные люди, живем неподалеку. Просто мы искали друзей и, заметив ваш хутор, решили заехать, узнать — может, нужна помощь?
Через полчаса разговора нам удалось кое-что узнать о перестрелке. Стрелять, по словам семидесятилетней Виды, начали под утро, часа в три. Воевали долго, почти до восьми часов утра, правда с небольшими перерывами. Потом гремели взрывы, а немного позже проезжавшие мимо хутора военные застрелили собаку, сидящую у будки. На вопрос, какие были машины, Вида не ответила, сказала, что не разбирается — «большие такие, зеленые». Мяшкис, так звали старого пса, скоро превратился в «эту нечисть» (при этих словах Вида перекрестилась) и укусил ее мужа. Собаку зарубили топором, а муж перевязал руку, накрепко приказал жене не плакать и, упаси бог, его не искать. Взял ружье, старую лопату и ушел в лес. Вида, правда, не послушалась, весь день его искала по лесу, но ничего не нашла, хоть выстрел и слышала. При этих словах она не выдержала и расплакалась.
— У вас есть кто-нибудь из родных? Дети? — Айвар посмотрел на женщину. — Давайте к ним отвезем.
По словам Виды, родственники уже поумирали, а дети выросли и разъехались. Дочка уехала в Англию, сын работал в Ирландии. Виделись с ними редко, разве что на Рождество в гости приезжали. Ехать с нами она категорически отказалась. Когда начали ее уговаривать, она распрямила спину и твердо сказала:
— Нет, сынки, останусь я здесь. Это мой дом, продукты еще есть, я и мой старый кот Райнис уж как-нибудь выживем. Тут я жизнь прожила, двух детей вырастила, и умру тоже здесь. Поезжайте, храни вас святая Мария.
Уже отъезжая от хутора, я словно почувствовал ее взгляд и оглянулся: на пороге своего дома стояла Вида и крестила нас в спину.
Вернувшись на дачу, у ворот встретили Дока с Алексеем Сираздиновым. Они приехали немного раньше нас, и теперь о чем-то весело разговаривали с мужчиной, которого вчера видел на собрании — один из «бизнесменов», с зиг-зауэром на пузе. Мы поздоровались. С Лешкой и раньше встречались, несколько раз виделись на соревнованиях, изредка пересекались по работе и на байкерском шоу, куда он приезжал на шумном «харлее» со своей подружкой. Надо сказать, он здорово постарел с тех пор и выглядел старше меня, хотя ему сейчас лет тридцать, не больше. Седина на висках, глаза потускнели, да и сам как-то закостенел, видно, трудно ему пришлось.