Есть!
Шрифт:
– Ты-то откуда знаешь? – грубо спросил Аркашон.
Шоколадная Грусть послушно семенила у ноги прекрасного хозяина, а он вдруг остановился, достал сигареты и умело, по-взрослому, закурил.
– Дай мне тоже, – попросил Аркашон.
Он с детства был неравнодушен к курению и уже в начальной школе бесил отца, «раскуривая» в шутку карандаши и фломастеры. Валентин не глядя протянул ему разверстую, как врата ада, пачку сигарет.
Шел мелкий, словно просеянный через сито, снег.
Они курили всю недолгую дорогу до Аркашиного дома, где из комнаты в комнату бегал взбешенный отец, хватаясь то за ремень, то за голову. Мать молча, словно памятник,
– Подонок! – закричал было отец, открывая дверь блудному сыну, но злоба его ударилась о смелый взгляд Валентина Оврагова и с шипением, как в мультфильме, испарилась.
Грусть профилактически зарычала.
– Степан Сергеевич, Марья Борисовна, – эффектно раскланялся Валентин с опешившими от такого обращения Пушкиными. – Позвольте представиться. Валентин Оврагов. Обучаюсь в одном заведении с вашим сыном. Извините, что так надолго задержал Аркадия – сие целиком на моей совести. Мне нужна была срочная консультация по литературе и искусствам, а лучшего знатока поэзии во всем районе не сыщешь.
Мать Пушкина вспыхнула от удовольствия и внезапно стала похожа на себя в юности – пылкую румяную девушку, выварившуюся нынче в унылую, точно постные щи, домохозяйку. Взгляд отца мечтательно затуманился – он примерил Валентина в сыновья и остался примеркой доволен. Как был бы доволен любой другой отец на его месте.
– Проходите, – умоляла мама Пушкина, непостижимым образом успевшая сменить зачуханный халат на длинное трикотажное одеяние, шедшее к ее глазам и волосам.
Но Валентин, сдав Пушкина на руки подтаявшим родственникам, ушел, отвесив полувоенный поклон папаше и на лету поймав мамину руку с шершавыми от вечной хозяйственной вахты пальчиками.
«Еще и с собачкой…» – вспоминала неожиданного ночного гостя, волнуясь, перед сном мама Пушкина, пока папа мечтал о том, как славно было бы съездить с Валентином Овраговым на зимнюю рыбалку.
Аркашон Пушкин тоже не спал в эту ночь, вместившую в себя столько новых переживаний – он знакомился с первой в своей жизни бессонницей, и дама эта ему решительно не нравилась.
В конце концов Пушкин вылез из кровати и отправился искать утешения на кухню – там нашлись сомлевшие котлетки и кастрюлька сиреневого, как платье из ЗАГСа, винегрета. Аркашон, воровато озираясь (отец любил подкрадываться к нему со спины и торжествующе орать в минуту истины, похожий на сторожевого пса), открыл холодильник и, выудив из ледяной банки с солеными огурцами кривой черно-зеленый плод, с наслаждением слопал его, давясь и обливаясь рассолом. Историческая память рукоплескала грехопадению.
– «…Целый день, как ни верчуся, лишь тобою занят я», – бормотал Пушкин, собираясь в школу: именно в этот день, в субботу, далекая от веры предков Аида Исааковна наметила итоговую контрольную по русскому.
И, конечно, как назло, первым человеком, которого Аркашон встретил в коридорах учебного заведения, стала Юля Дурова – свежая, будто и не плясавшая вчера на свадьбе у старшей сестры.
Пушкин вспыхнул и даже прикрылся единственной тетрадкой, с которой ходил на все уроки, как щитом или фиговым листком, но Юля и не думала сердиться.
Более того, она сама подошла к Аркашону и дружески взяла его за руку:
– Пойдешь на второй день?
Пушкин отчаянно замотал головой. Ему хватило и одного.
– Ты не сердишься?
– Со всяким может случиться, – вздохнула Юля. – Ты все равно понравился – и маме, и Таньке,
Пушкин пообещал бы ей в ту минуту все сокровища мира! Конечно же, он не будет больше пить!
Залечил Юлину раненую душу не кто иной, как великан Димочка – неловко, путано, но при этом доступно он объяснил обманутой в лучших своих притязаниях девушке, что Пушкин вовсе не хотел никого расстроить или опозорить. Что все это у него – от смущения и любви. Что парень он на самом деле хороший – у Димочки на это и глаз, и рука набиты, а потому пусть Юлька простит своего героя-неудачника и даст ему второй шанс. А также по необходимости третий, четвертый и пятый – чем Юля и занималась на протяжении всего их с Пушкиным долгого жениховства.Фигура Валентина Оврагова в свете этих ярких событий заметно уменьшилась в размерах и отошла на второй план – забыть его не смогли только родители Аркашона, часто вспоминавшие дивное полуночное явление.
Аркадий оперился и воспарил, увлекая за собой Юлю Дурову в мир взрослой скуки и ответственности, где всегда есть место бытовому подвигу и хозяйственному самопожертвованию. Они поженились через три года после окончания школы – а то, где в настоящий момент жизни пребывали Валентин Оврагов и его неземная мама, Пушкина более не интересовало.
Аркашон влюблялся в Юлю все сильнее год от года – его не охлаждали ни быт, ни возраст, ни матереющее с каждым днем мещанство жены. Ясновидец Оврагов верно предсказал будущее: вечно работающий телевизор стал третьим членом их семьи. Четвертой явилась дочка Сашечка. Пушкина умиляли крохотные ручки Сашечки и ее совершенно игрушечные одежки. Он сам купал малышку по вечерам, пока Юля переписывала из бесплатных газет анекдоты и кулинарные рецепты: она в равной степени любила и забывала то и другое.
«Владею днем моим, с порядком дружен ум», – думал Пушкин банными вечерами, любуясь Сашечкой. Жена была с дочкой терпелива, но холодна. Возможно, она, как мама Аркашона, просто не любила детей? Но разве можно не любить Сашечку – кудрявую толстенькую девочку с такими ясными, такими карими глазами?
И саму Юлю – разве можно было не любить? С каждым днем Пушкин открывал в жене новые черты, прежде не подмеченные и бесценные. Оказывается, она умеет стоять подолгу на одной ноге, поджав другую, словно цапля. Оказывается, она может включать и выключать свою красоту, будто кран с горячей водой, – счастливое свойство, ведь красота в беспредельности своей невыносима. Оказывается, по утрам Юля шутки ради соревнуется с соседкой – кто раньше вымоет и уложит волосы (жужжание фена в соседской ванной обычно раздавалось в половине восьмого, и слышно его было так, словно соседка вместе со своим феном сидит у них на головах). Юля не читала любимых книг Аркашона, почти не знала стихов и зевала, когда он пытался показать ей любимые фильмы – черно-белые, будто городская зима. Но у Юли были такие маленькие ручки – почти как у Сашечки. И она умела спать, в точности как балерина Дега – подняв руки над головой. Разве этого мало?
Экономная, расчетливая Юля любила передаривать подарки и следом за своими мамой и сестрой придерживалась правила: заплатили – будем пользоваться! Купили путевку на юг – будем купаться, даже если море ледяное. Пришли в ресторан – станем есть, даже если невкусно. В еде Юля совершенно не разбиралась, готовить не умела, и Пушкин в конце концов принял на себя руководство кухней.– Папочка, что у нас сегодня на ужин? – спрашивала вечно голодная Сашечка, и Пушкин с готовностью отзывался: