Эстафета разума (сборник)
Шрифт:
Тимофей покачал головой:
— Я не про то, Ефим Францевич. Я про свое время, которое мне дано. Мне, к примеру, сейчас двадцать девять. Сколько еще проживу? Пусть столько же… Значит, до двухтысячного года.
— Больше проживете.
— Пусть до две тысячи десятого, если атомной войны не будет… А я в трехтысячные года хочу, и еще дальше — полный коммунизм посмотреть, как у И. Ефремова. Вы «Туманность Андромеды» читали?
— К сожалению, не успел. В моей науке сейчас столько фантастики, что на литературную уже и времени не остается.
— Вот видите, времени… Вашего, Ефим Францевич,
— Да вы не волнуйтесь, Тимофей.
— А я и не волнуюсь… Вы мне не верите и зря. Хотите докажу? Вот вы новый журнал сейчас принесли. Я его и в руках не держал. Давайте какой хотите рассказ или повесть, за секунды прочитаю и все вам расскажу.
— Это вы так называемое быстрое чтение имеете в виду?
— Да нет… А хотя, — Тимофей задумался, — может, оно так и получается. Тогда, значит, не я один такой…
Он замолчал, и в этот день Ефим Францевич, как ни пытался, уже не смог разговорить его.
Тимофея выписали из больницы в середине лета. Еще перед этим ему дали инвалидность и уволили из НИИ «по собственному желанию». Заявление он передал с Васей, и Вася же принес в больницу деньги, полученные по бюллетеням, и трудовую книжку.
Краснолицый Юлий Афанасьевич напутствовал Тимофея множеством совершенно бесполезных советов. Долго распространялся, какой режим Тимофей должен соблюдать; что есть, чего ни-ни, не касаться; какую работу выбрать…
Посоветовал постоянно носить в кармане карточку с фамилией и адресом, на которой должно быть написано, что он — Тимофей Иванов — предрасположен к летаргии и в случае нового приступа должен быть немедленно доставлен в ближайшую больницу.
— А уж оттуда, не беспокойтесь, мы вас сразу заберем к себе, — пообещал Юлий Афанасьевич.
Тимофей вежливо поблагодарил.
— И про Игоря не забывайте, — добавил Юлий Афанасьевич. Он остается вашим опекуном. Не реже раза в месяц напоминайте о себе. Являйтесь прямо сюда — в отделение.
Выйдя из больницы, Тимофей прежде всего отправился в институт. Вечерний деканат был закрыт. По опустевшим коридорам, засыпанным опилками и заляпанным известкой, бродили студенты в рабочих спецовках. В институте шел ремонт, никого из администрации на месте не было. Уже при выходе Тимофей встретил знакомую студентку, и она сказала, что, кажется, его отчислили по состоянию здоровья…
Таким образом, первый опыт ускорения времени обошелся Тимофею потерей работы и исключением из института Тимофей, правда, не сомневался, что в НИИ его снова взяли бы, но возвращаться туда не хотелось.
На другой день Тимофей отправился навестить профессора Воротыло, который вышел из больницы двумя неделями раньше. Однако дверь в квартиру профессора оказалась опечатанной, и какой-то мужчина, спускавшийся по лестнице, объяснил Тимофею, что профессор умер.
— Три дня как похоронили, — добавил он и попросил у
Услышав, что Тимофей не курит, мужчина неодобрительно покачал головой и поинтересовался, не родственник ли Тимофей старого профессора, а узнав, что нет, потерял к нему всякий интерес и удалился.
Выйдя из дома профессора, Тимофей присел в сквере напротив День был душный, солнце неярко светило сквозь белесые разводы облаков. На западе над крышами громоздились тучи. Собиралась гроза. В сквере по пыльным дорожкам бегали и кричали дети. Бабушки с вязаньем в руках степенно переговаривались, сидя в тенечке напротив чахлого фонтана.
Тимофею было ужасно грустно и горько. Пожалуй, еще никогда в жизни он не чувствовал себя таким одиноким. С первых дней знакомства с Ефимом Францевичем Тимофей испытывал к нему необъяснимую симпатию. Они почти подружились. Старый профессор, покидая больницу, пригласил Тимофея навещать его. И вот что случилось… Тимофей остро пожалел, что не может вернуться в свое прошлое. Если бы мог, он обязательно разыскал бы Воротыло еще до того, как тот заболел. Тогда может, удалось бы уберечь старика и от инфаркта и от того, что произошло несколько дней назад… Тимофей обязательно разыскал бы и «ученичка», который выживал Воротыло с кафедры. Ух, он и проучил бы его. почище, чем тех бандюг… Но время нельзя повернуть вспять как часто говаривал Ефим Францевич. Тут он был прав… А вот насчет ускорения и замедления ошибался. Почему Тимофей прямо не рассказал ему о своих удивительных способностях? Сколько раз он собирался сделать это, когда они разговаривали по ночам. Возможно, Воротыло не поверил бы… Объяснил бы все заболеванием Тимофея. И все-таки следовало рассказать… Даже и сегодня, идя к профессору, Тимофей колебался — рассказывать или нет. Может, и рассказал, если бы Воротыло был жив. Единственный раз повстречал человека, которому можно было довериться, и не воспользовался такой возможностью…
«Даже владея чудом, остаюсь неудачником, — думал Тимофей. — А что, разве не правда? Обладая резервом замедленного времени, я мог бы стать и знаменитым ученым и великим музыкантом, даже писателем… Выдающимся мастером любого дела».
Мог бы… Но, как и всякий раз, когда он начинал думать еб этом, в памяти всплывали самодовольная морда Жоры и перекошенная от хитрого любопытства усатая физиономия Тихона Терентьевича… Перспектива воображаемых свершений сразу тускнела и утрачивала свою привлекательность.
Конечно, он мог еще улететь в какую-нибудь далекую страну, стать там, например, неуловимым гангстером или смелым революционером — борцом за права угнетенных. Подходящих мест немало: хотя бы в Чили или где-нибудь в Центральной Америке. Он мог бы действовать как Овод, Фидель или Че Гевара… Однако и тут таилась загвоздка — язык. Способностей к языкам у него не было — это Тимофей знал точно.
«Надо же случиться, что удивительнейшее свойство — управлять своим временем — прорезалось именно у такого недотепы, как он. Просто насмешка судьбы! Ведь любой другой на его месте… — Тимофей тяжело вздохнул. — Единственное, что в его силах — заглянуть подальше в будущее… До полного коммунизма включительно. Это он обязательно попробует сделать, если, конечно, чудо сохранится».