Эстафета жизни
Шрифт:
И всплыло все пережитое в памяти Маркова, разволновался он, ведь свежо все, только ворохни... Охваченный светлой грустью, распростился он с библиотекаршей, с сельчанами и вышел на деревенскую улицу вслед за Савелием, упоенным своими успехами в хозяйстве.
На улице, широкой, поросшей гусиной травой, но в тени уже подернутой инеем, играли в войну ребятишки, целясь друг в друга из самодельных ружей и посильно изображая выстрелы: "Пу! Пу!"
Савелий шугнул поросенка, преграждавшего им дорогу. Поросенок сначала заупрямился,
Через несколько дней Маркова провожали на станцию Савелий, жена Савелия, синеглазая библиотекарша, одноногий солдат - секретарь ячейки - и новые друзья Маркова - молодежь, чубастая задорная комсомолия.
Марков был доволен, что всюду побывал, ко всем съездил. До сих пор что-то над ним довлело, было такое ощущение, что начал читать интересную книгу, оторвался и осталась недочитанной первая же глава - как-то ни то ни се. Теперь порядок! Можно перелистнуть страницу и с любопытством заглядывать, о чем же там дальше.
Как и все люди его возраста, Марков считал себя бессмертным. И хотелось, чтобы побыстрее летело время, чтобы отрывать, отрывать, отрывать календарные листки, чтобы жить, жить, жить... С аппетитом! Со смаком! В полную меру! Во всем участвуя! Во все вмешиваясь! Во все залезая по уши!
7
Предсказания Детердинга о сроках войны не сбылись. Но тучи над горизонтом не рассеивались. Густели тучи. Все небо заволокло.
Когда писатель Бобровников выпустил свой роман "Бескровное вторжение" и поехал преподнести книгу Ивану Сергеевичу Крутоярову, тот сказал:
– Готовьте второй том. Вряд ли решатся мирным путем все разногласия и противоречия. Что называется, вечный мир до первой драки. Боюсь, не пришлось бы вам рассказывать о кровавых, страшных делах на страницах нового романа.
– Я не баталист, - грустно вздохнул Бобровников.
– И потом - надо же дать дорогу новым дарованиям, пусть они дерзают. Редактор издательства "Круг" Воронский утверждает, что писатели родятся сейчас, как грибы. Вот! Им и карты в руки. А мы с вами... как это сказать? История литературы.
– Ну, ну, не прибедняйтесь. Мне кажется, и у вас новое рождение?
– Что да, то да. Переживаю вторую молодость. Вы это точно подметили. На самом-то деле: можно ли оставаться хладнокровным? То, что я успел посмотреть, - непостижимо! Днепрогэс... Магнитогорск... Я, вероятно, походил на иностранного туриста, когда лазил по бетону плотины, бродил по дну Днепра, стоял на том месте, где когда-то шумела Запорожская Сечь... По-моему, некоторые инженеры даже пытались заговаривать со мной по-английски.
– Ничего удивительного, в вас еще сидит Париж, это не скоро выветривается, это как нафталин. Страшно рад вас видеть! Страшно рад! Молодейте, это у нас полагается. Кстати, хотите, познакомлю с новым поколением? Михаил Петрович! Михаил Петрович! Вот честь имею представить: это - писатель
– Да?!
– И Бобровников воззрился на Маркова, как на девятое чудо.
– В самом деле?
– Можно бы демонстрировать наряду с Днепростроем и Сельмашем, если бы не одно: сейчас вся писательская смена такова. Сюжетные люди.
– Очень рад познакомиться! Марков? Читал, читал. Да, я читаю. Нахожу отвратительной привычкой, что писатели не читают друг друга. Раньше этого не водилось.
Тут Крутояров ловко направил разговор на эмиграцию, на парижскую жизнь, и Бобровников рассказал много интересного.
Как только Бобровников ушел, Марков насел на Крутоярова, выпросил роман "Бескровное вторжение" ("Не сразу же вы за него приметесь, Иван Сергеевич!"), прочел его одним залпом и помчался к Стрижову рассказывать о впечатлении.
По прочтении любой книги Марков прежде всего приходил в восторг. Рассказывал всем содержание книги, читал вслух отдельные места. Затем он начинал вдумываться в прочитанное, и тогда только выяснялось, на самом ли деле понравилась ему книга.
– Да ведь ты восторгался?
– упрекал его Стрижов.
– Мало ли что. Просто новинка. А теперь вижу: концовка - пришей кобыле хвост. А герои? Разве это люди? Ходульно. Схема. Зря только бумагу извели.
Зато уж если книга выдерживала испытание временем, он ее рекомендовал всем и каждому: Оксане, Надежде Антоновне, Стрижову, случайному собеседнику в парке, трамвайной кондукторше. Книга приобреталась и торжественно водружалась на книжную полку.
Кажется, "Бескровное вторжение" ожидала именно эта участь.
Стрижов, оказывается, книгу читал и тоже хорошо о ней отзывался. С его мнением Марков очень считался.
Дружба у них была теперь крепка и нерушима. Свободного времени у обоих в обрез, зато как повстречаются, отводят душу.
Стрижов рассказывал, что на заводе у них работа идет успешно.
– Конечно, ты можешь на слово и не поверить. Но если бы началась война, ты мог бы получить отзывы о наших изделиях от противника.
– Какие же именно отзывы?
– Такие, что после применения наших изделий на фронте некому будет в окопах противника давать отзывы.
Чувствовалось, что уж до того хочется Стрижову похвастаться теми изделиями, которые изготовляются на их заводе! Но Стрижов всякий раз прикусывал язык. Он был строг в этом отношении.
Вообще, как заметил Марков, партийность сильно сказалась на формировании характера Стрижова. Он стал вдумчивее, серьезней. Меньше декламировал. Меньше дурачился. Параллельно с заводом шла учеба. То, что узнавал сам, старался передать Маркову, и если бы послушать их со стороны, можно было бы подумать, что это два студента готовятся к зачетам по историческому материализму.