Эстер Уотерс
Шрифт:
Экономка ответила, что они платят исправно, а это всего важнее.
Но после того, как была сделана попытка украсть простыни, хозяин и экономка стали осторожнее в выборе постояльцев. Как-то раз Эстер отпирала дверь для вполне почтенной с виду женщины, покидавшей дом, и в это время слабоумный крикнул ей сверху:
— Не выпускай ее! Простыня пропала.
— Это еще что такое! Я не брала вашей простыни. Пропустите меня, я спешу.
— Я не могу вас выпустить, пока не отыщется простыня.
— Поищите ее там, под кроватью; она, верно, упала на пол. Я спешу.
— Позвони в полицию! — крикнул сверху слабоумный.
— Давайте лучше подымемся наверх, и вы поможете мне отыскать простыню, — сказала Эстер.
Женщина была в
— Подумать только! — сказала Эстер. — В хорошенькую переделку могла бы я из-за вас попасть. И пришлось бы еще платить за простыню.
— Ах, я могла бы заплатить за нее сама. Просто у меня сейчас денежные затруднения.
— Уж вам придется платить, если вы наперед не станете умнее, — сказала Эстер.
А вскоре после этого у Эстер украли книги ее матери. Постояльцев было мало, и Эстер разрешили спать в одной из пустующих комнат. Внезапно эта комната понадобилась, и Эстер не успела унести оттуда все свои пожитки, а зайдя потом сделать уборку, обнаружила пропажу книг и янтарных серег, подаренных ей когда-то Фредом. Делать было нечего; парочка, переночевавшая в этой комнате, была к этому времени уже далеко, книги и серьги пропали безвозвратно, и Эстер очень из-за них горевала. Серьги были хотя и дешевым, но единственным имевшимся у нее украшением, а теперь и их не стало, и она с особенной остротой почувствовала, что некому за нее заступиться на целом свете. Если завтра она заболеет, ей придется пойти в работный дом. Что будет тогда с ее сыном? Она боялась об этом думать. Думами не поможешь. Надо просто работать, стирать постельное белье до тех пор, пока хватит сил. Стирать, стирать всю неделю, и только проработав каждый день до часу ночи, могла она иной раз выкроить себе свободное от работы воскресенье. Никогда, даже в ту пору, когда она работала в Челси, труд ее не был так тяжел, а ведь сил-то становилось все меньше. И все же она не падала духом. Но вот однажды в воскресенье Джек пришел к ней с известием, что хозяева, у которых он работал, продали свое предприятие.
И тогда какая-то странная слабость овладела ею. Она увидела впереди еще одну бесконечную неделю изнурительной работы в подвальном помещении, огромный кипящий котел на огне, груду грязного белья в углу, пар, поднимающийся над корытом, и внезапно почувствовала, что у нее уже не хватит на это сил.
Она поглядела на сына; взгляд ее выражал отчаяние. Когда-то очень давно она шепнула ему однажды — он был тогда еще совсем крошечным младенцем, спящим у нее на руках: «Мой бедный мальчик, одно нам с тобой остается — работный дом». И сейчас она глядела на этого высокого юношу с большими серыми глазами и темными курчавыми волосами, и та же мысль сверлила ей мозг. Но она не позволила себе поделиться с ним своим отчаянием и сказала только:
— Просто не знаю, как мы с тобой выкрутимся теперь, Джек, да поможет нам бог.
— Ты слишком большие стирки берешь, мать. Ты себя изнуряешь. А ты не знаешь никого, кто бы мог нам сейчас помочь?
Эстер пристально поглядела на сына. Внезапно ей пришла на ум мысль о миссис Барфилд. Вероятно, она с дочерью где-нибудь на юге. Но если только миссис Барфилд в Вудвью, она не откажет ей в помощи. Эстер была в этом уверена. Джек сел писать письмо под диктовку Эстер, и ответ пришел быстрее, чем они ждали: миссис Барфилд прекрасно помнит Эстер; она только что возвратилась с юга и сейчас совсем одна в Вудвью; служанка ей очень нужна. Эстер может, если пожелает, приехать и поступить к ней на работу. К письму были приложены пять фунтов стерлингов, и миссис Барфилд выражала надежду, что эти деньги позволят Эстер без промедления покинуть Лондон.
И вот она снова здесь — стоит, охваченная странным волнением. Между деревьями проглянул знакомый церковный шпиль; волнистая линия холмов будила в ее душе мучительные воспоминания. Эстер знала,
Дойдя до чугунных ворот под зеленым сводом деревьев, Эстер замедлила шаг. Ведь здесь она впервые встретила Уильяма. Он повел ее мимо конюшен и показал ей стойло Серебряного Копыта. Ей вспомнились лошади; они то исчезали вдали среди холмов, то, спускаясь с холмов, возвращались обратно; одних заводили в конюшню, других выводили на прогулку, и повсюду был слышен стук копыт… А теперь здесь было тихо. Многие надворные строения стояли без крыш, и двор был завален хламом. Ей вспомнилось, как лучи заходящего солнца били в кухонные окна, вспомнилось, как слуги в белых колпаках хлопотали вокруг длинного стола. Теперь окна были закрыты ставнями, нигде не светился огонь, у двери на черный ход не было молотка, и Эстер остановилась в нерешительности. На секунду ее охватил страх… А что, если она не найдет здесь миссис Барфилд? Она стала обходить дом, пробираясь среди кустов, переступая через упавшие сучья и поваленные стволы деревьев; с верхушек лиственниц с шумом слетела стая грачей. Сердце у нее замерло от испуга, и она едва нашла в себе силы пробираться дальше сквозь разросшийся кустарник. Наконец она вышла на газон и, все еще дрожа от испуга, отыскала дверной звонок. Он был сорван и болтался на проволоке; слабое дребезжание нарушило унылую тишину пустого дома.
Но вот наконец огонек, шаги; дверь на цепочке приотворяется, чей-то голос спрашивает: кто здесь? Эстер назвала себя, дверь распахнулась, и служанка оказалась лицом к лицу со своей прежней хозяйкой. Миссис Барфилд стояла, высоко держа свечу, чтобы получше разглядеть Эстер. Она мало изменилась, и Эстер узнала ее сразу. Она сохранила свои великолепные белые зубы и улыбку молоденькой девушки; черты суховатого, удлиненного лица были все же те, но рыжеватые волосы так поредели, что приходилось делать косой пробор и зачесывать их набок, чтобы прикрыть голый череп; фигура была по-прежнему подвижна и грациозна. Все это сразу бросилось Эстер в глаза, а миссис Барфилд, со своей стороны, отметила, что Эстер порядком раздобрела. Лицо ее сохранило свою привлекательность, — простое, открытое, честное, как ее душа, — и в этом была сила ее обаяния. Она стояла, перебирая край жакетки в загрубелых руках, — сорокалетняя, крепко сбитая женщина из простонародья.
— Давайте лучше заложим на двери цепочку, я совсем одна в доме.
— И вам не страшно, мэм?
— Немного страшновато, но я просила полицейского, чтобы он приглядывал, а впрочем, здесь и красть-то нечего. Пойдемте в библиотеку.
Круглый стол, маленький диванчик, пианино, попугай в клетке, стенные шкафы, выкрашенные желтой краской… Казалось, это было совсем на днях: ее пригласили в эту комнату, и она стояла перед хозяйкой, готовясь сделать признание. Да, казалось, это было всего лишь вчера, а ведь более семнадцати лет минуло с тех пор. И все эти годы вспоминались, как сон, смутный, утративший последовательность… И вот теперь она снова стоит в той же комнате перед той же хозяйкой.
— Вы, верно, продрогли, Эстер? Выпьете чаю?
— Пожалуйста, не беспокойтесь обо мне, мэм.
— Никакого беспокойства, я с удовольствием выпью сама. В кухне огонь уже потух, но мы можем вскипятить чайник здесь.
Отворив обитую фланелью дверь, они прошли по длинному коридору. Миссис Барфилд стала объяснять Эстер, где находится кладовая, где кухня, где буфетная. Эстер отвечала, что она прекрасно все помнит, и ей это совсем не казалось странным. Миссис Барфилд сказала:
— Значит, вы не забыли Вудвью, Эстер?