Эстер Уотерс
Шрифт:
Однако читатель передвигался вместе с Муром на всем направлении драматического сюжета, и если автор у финиша «встал в обрез», то читателю он предоставил возможность двигаться дальше и делать свои выводы с учетом всего жизненного опыта героини и социальных условий жизни, правдиво изображенных в «Эстер Уотерс».
В беседе с одним из своих биографов, точнее, с предполагаемым автором его биографии, Джордж Мур краткой, почти афористической формулой обозначил нелегкую задачу, пожалуй, не только эту частную, но и существенную часть общей задачи жизнеописания творческой личности. «Вы, — сказал Мур, — собираетесь писать историю человека, который самоопределился благодаря своему воображению, и вам надлежит выяснить, когда его воображение выражало его натуру и когда искажало ее».
Конечно, рекомендация Мура кажется неожиданной. Странно
Согласие муровского воображения с его натурой было гибким и подвижным, когда он писал автобиографическую «Исповедь молодого человека» (1888), роман «Эстер Уотерс» (1894) и рассказы, вошедшие в сборник «Невозделанное поле» (1903). Это самые популярные книги Джорджа Мура, заметные вехи на его пути, наглядная мера его достижений и возможностей, источник его деятельных связей с литературой и читателем.
М. Урнов
Эстер Уотерс
Роман
I
Она стояла на платформе, глядя вслед удаляющемуся поезду. Редкие кусты скрывали изгиб железнодорожного полотна: над кустами поднимался белый пар и таял в бледном вечереющем небе. Еще секунда — и последний вагон скроется из глаз. Белый шлагбаум медленно опустился над рельсами.
Небольшой продолговатый сундучок, выкрашенный красновато-коричневой масляной краской и перевязанный толстой веревкой, она поставила возле себя на скамью. Сгорбленная спина, согнутые плечи — все говорило о том, что узел, который она держит в руке, тяжел; сквозь туго натянутую серую бумажную ткань узла проступало что-то твердое. На ней было выцветшее желтое платье и черная жакетка, слишком теплая для такого погожего дня. Это была совсем еще молоденькая девушка — лет двадцати, не больше, невысокая, крепко сбитая, с короткими, сильными руками. Волосы русые, довольно заурядного оттенка, не привлекающие к себе внимания, шея пухлая, нос чуть толстоватый, но с красивым рисунком ноздрей. Светло-серые, опушенные темными ресницами глаза казались совсем прозрачными. Несколько угрюмое обычно выражение лица мгновенно менялось от яркой задорной улыбки. Вот и сейчас она улыбнулась, обнажив ряд белоснежных миндалевидных зубов. Носильщик спросил ее, почему она не хочет оставить свой узелок вместе с сундучком. Доставят все на тележке, сказал он. Тележка заезжает каждый вечер за багажом… Дорога туда вот по этой улице прямо. Усадьбы никак не минуешь. Сначала будет небольшая рощица, за ней — ворота и сторожка. Девушка была мила, и носильщик не спешил уходить, но начальник станции крикнул ему, чтобы он пошел забрать багаж.
Местность казалась бесплодной. Когда-то в часы высокого прилива море поднималось до середины этих пологих холмов. Теперь этому препятствовал намытый волнами вал песка и гальки. Вдоль вала струилась заросшая тиной речонка, и на берегу ее притулился городок, сползая к самому краю воды. Старые суда догнивали в гавани, и два деревянных волнореза, словно две тощие руки, были простерты в море с призывом к кораблям, которые никогда не приплывали. За железнодорожным полотном над белеными изгородями розовели цветущие яблони; по холмам раскинулись огороды. Дальше, гряда за грядой, поднимались холмы. Вершину ближайшего холма опоясывали деревья. Это и был Вудвью.
Девушка смотрела на открывшуюся ее глазам довольно унылую картину, как смотрит тот, кто видит что-либо впервые. Однако взгляд ее был рассеян, другие мысли занимали ее. Она никак не могла решить, оставить ли ей свой узелок вместе с сундучком. Узелок оттягивал ей руку, а далеко ли добираться от вокзала до Вудвью, она не знала. Пройдя до конца платформы, она отдала начальнику станции свой билет и спустилась по ступенькам, все еще исполненная нерешимости. Улица встретила ее чугунными решетками, кустами лавров, застекленными террасами. Ей уже случалось работать в таких домах, и она знала, в чем заключались бы ее обязанности, если бы ее наняли в один из них. Но жизнь в усадьбе представлялась
При одной мысли об этом щеки девушки зарделись от стыда. А ее маленькие братишки и сестрички поднимут плач, если она возвратится. Им и без того нечего есть. Да, нельзя возвращаться. Даже думать об этом глупо!
Она улыбнулась, и улыбка ее была такой же светлой, как солнце этого июньского дня. Лишь бы все обошлось в первую неделю, а там будет легче. Жаль, что у нее нет платья, чтобы переодеваться по вечерам! Ее старое желтенькое совсем уже никуда не годится. Вот пестрое ситцевое — то еще сойдет. Надо бы купить красную ленту — подпоясаться, так совсем другое будет дело. Она слышала, что горничные в таких богатых домах, как Вудвью, обязательно переодеваются два раза в день, а по воскресеньям прогуливаются в шелковых накидках и в самых новомодных шляпках. Ну, а камеристка — та небось донашивает все платья своей госпожи и ходит гулять с дворецким. Что все они подумают, когда к ним явится такая девчонка, как она! Сердце у нее упало, и тяжелый вздох, предвестник многих горестей и разочарований, вырвался из груди. Ведь даже после того, как она получит свое жалованье за первый квартал, едва ли ей удастся купить себе платье, — деньги надо будет отослать домой. Жалованье за первый квартал! Куда там — хоть бы за первый месяц! Надо ведь еще удержаться на месте. Небось все эти поля и эти красивые рощи — все принадлежит сквайру. Наверно, это очень благородные господа, такие же, как леди Илвин. Даже еще более важные — ведь леди Илвин живет в таком доме, как те, что возле вокзала.
За высокими изгородями по обеим сторонам прямой как стрела дороги на зеленых лужайках, в густой тени деревьев, сидели и лежали няньки — каждая подле своей детской коляски. Шум города затихал вдали; картины будущего все отчетливее и отчетливее рисовались девушке. Впереди она увидела два дома — один из серого камня, другой красный кирпичный с увитым плющом фронтоном, — и между ними, дальше к северу, вознесся церковный шпиль. Обратившись к одному из прохожих, она узнала, что серое здание — это дом священника, а красный домик — сторожка Вудвью. Если это сторожка, то какой же там дом?
Ярдов через двести дорога разветвлялась, огибая небольшую купу деревьев, образующих треугольник. На открытых местах солнце сильно припекало, но в зеленой тени деревьев воздух был свеж и так напоен ароматами, что усталая горожанка почувствовала, как через все поры тела в нее вливается здоровье и сила. За деревьями были высокие, выкрашенные белой краской деревянные ворота, а за воротами — красивая подъездная аллея. Сторож велел ей идти все время прямо, а в конце аллеи свернуть влево. Девушка еще никогда не видела такого великолепия и остановилась, преисполненная восхищения. Ветви вязов, сплетясь, образовали над головой зеленый свод, а сквозь него проглядывали розовые, словно нарисованные на небе облака. И монотонное воркованье горлицы было как биение сердца разлитой вокруг тишины.
Величие этой картины превзошло все, что она себе рисовала, и ее снова охватили сомнения. Нет, никогда ей не удержаться на службе в таком месте! За поворотом аллеи она неожиданно оказалась лицом к лицу с молодым парнем, который курил трубку, прислонясь к ограде.
— Извините, сэр, как мне пройти к Вудвью?
— Прямо, мимо конюшен, обогнешь их и налево. — Затем, разглядев коренастую, но складную, не лишенную грации фигурку и яркий румянец на нежных щечках, незнакомец добавил: — А ты здорово навьючена. Узелок-то у тебя тяжелый, давай помогу.