Эстетика. О поэтах. Стихи и проза
Шрифт:
Г.г. дворяне! в банке имеется свободного капитала ровно сто рублей кредитных...
Дворяне устремляются к Саломону, чтобы перехватить радужную, но пришедшими в движение столбами преграждают друг другу дорогу и приходят в замешательство. Саломон поспешно убегает, потрясая спасенною сторублевкою. Дворяне бросают столбы и поднимают руки к небу.
Дворяне
Нас вдохновил Мещерский: Мы стали смелы, дерзки, И вам, бунтовщики, Мы не хотим дать спуску: Кутузова – в кутузку, Et nous verrons qui – qui. [51] Мы у него поищем Рублей за голенищем! Друзья!51
И посмотрим, кто кого (франц.).
Дворянин
(восторженный)
Мы тридцать лет терпели! Теперь совсем у цели! Держитесь, господа!Дворянин
(скептик)
Мещерский неужели И в этом важном деле Попал, да не туда?Являются сторожа со швабрами и выгоняют вон всех дворян.
Старый сторож
(solo [52] вздыхая и качая головой)
Я богу благодарен За то, что я не барин.1 сентября 1891
На заре туманной юности...
(Р а з с к а з ъ.)
____
«Русская Мысль». Май. 1892.
Всю эту ночь я провелъ безъ сна. Но больная фантазiя не вызывала передо мною, какъ это обыкновенно бываетъ, безсвязныя тени былыхъ и небывалыхъ сценъ и событiй въ пестрыхъ и неожиданныхъ сочетанiяхъ. Этотъ разъ въ моемъ безсонномъ бреде были связь и единство. Все съ большею и большею ясностью вставалъ передо мною непрерывный рядъ подробностей одного дав–няго и, казалось, совершенно забытаго происшествiя. Хотя этотъ случай имелъ совершенно ничтожное начало, но конецъ его оставилъ глубокiй следъ въ моей внутренней жизни. Я радъ, что болезненное воспоминаше возвратило мне теперь все эти подробности, и спешу записать ихъ, пока оне передо мною.
52
Один (итал.).
I.
Мне было тогда 19 летъ, это было въ конце мая, я только что перешелъ на последнiй курсъ университета и ехалъ изъ Москвы въ Харьковъ, где долженъ былъ иметь чрезвычайно важное объясненiе съ одною своею кузиной, къ которой я уже давно, месяца три или четыре, питалъ нежную и весьма возвышенную любовь. Ради нея я решилъ сделать большой крюкъ, такъ какъ настоящая цель моего путешествiя находилась въ киргизскихъ степяхъ, где я намеревался возстановлять кумыснымъ леченiемъ свой организмъ, сильно разстроенный отъ неумереннаго употребленiя немецкихъ книгъ.
Я селъ въ вагонъ 2–го класса. Въ другомъ углу того же сквозного вагона поместилась молодая белокурая дама въ светло–серомъ дорожномъ платье. Она ласково и весело разговаривала съ тремя провожавшими ее мужчинами, и когда поездъ тронулся, долго кивала имъ изъ окошка и махала платкомъ.
Между смежными отделенiями вагона была только низенькая перегородка, черезъ которую я могъ свободно разглядывать свою vis–а-vis, чемъ я и занялся, такъ какъ ничего более интереснаго въ вагоне не находилось. Она была небольшого роста, худенькая и очень стройная. Лицо у нея было далеко не красиво, съ неправилышмъ носомъ и широкимъ ртомъ. Но когда она ласково взглядывала своими светлыми глазами, это некрасивое и простое лицо становилось чрезвычайно привлекательнымъ. Не то, чтобы ея взглядъ былъ особенно выразителенъ, но въ немъ было что-то более глубокое, чемъ мысль, какой-то тихiй светъ безъ огня и блеска. Эти глаза привлекли и заинтересовали меня съ перваго взгляда. Заметилъ я также ея густые пепельные волосы. Мне показалось, что и она часто на меня взглядывала съ благосклонною и ободряющею улыбкой, при чемъ я, разумеется, принималъ мечтательный и разочарованный видъ.
Къ моей спутнице несколько разъ приходила изъ другого вагона пожилая дама, какъ оказалось потомъ, родственница ея мужа, ехавшая со своимъ семействомъ въ первомъ классе. Оне разговаривали, частiю по–французски, о житейскихъ делахъ. Изъ этого разговора я могъ узнать только, что оне москвички и едутъ въ Крымъ.
II.
Эта дама въ серомъ платье решительно мне нравилась. У нея былъ такой тонкiй, изящный поворотъ головы, когда она разговаривала, все ея движенiя были такъ грацозны и женственны.
— А, все-таки, моя Ольга гораздо лучше, — сказалъ я себе мысленно и, закрывъ глаза, сталъ думать объ Ольге, о предстоящемъ неожиданномъ для нея свиданiи въ Харькове, представлялъ себе, какъ она вскрикнетъ, увидя меня, какъ побледнеетъ и даже, можетъ–быть, упадетъ въ обморокъ отъ нечаянной радости, какъ я ее приведу въ чувство и что я ей буду говорить.
Но да не подумаетъ кто-либо, что я ожидалъ обыкновеннаго любовнаго свиданiя съ однеми ласками и нежностями. О, нетъ, я былъ далекъ отъ такого легкомыслiя. Конечно, я допускалъ и элементъ нежности, но онъ долженъ былъ составлять только тень картины, главное же дело было совсемъ въ другомъ. Я хотелъ видеться съ Ольгой для того, чтобы „поставить наши отношенiя на почву самоотрицашя воли". По–истине таково было мое намеренiе. Я долженъ былъ сказать ей приблизительно следующее: —
„Милая Ольга, я люблю тебя и радъ, что ты любишь меня также. Но я знаю, и ты должна это узнать, что вся жизнь, а, следовательно, и цветъ жизни — любовь, есть только призракъ и обманъ. Мы безумно стремимся къ счастiю, но въ действительности находимъ одно только страданiе. Наша воля вечно насъ обманываетъ, заставляя слепо гоняться, какъ за высшимъ благомъ и блаженствомъ, за такими предметами, которые сами по себе ничего не стоять; она-то и есть первое и величайшее зло, отъ котораго намъ нужно освободиться. Для этого мы должны отвергнуть все ея внушенiя, подавить все наши личныя стремленiя, отречься отъ всехъ нашихъ желанiй и надеждъ. Если ты, какъ я уверенъ, способна понять меня, то мы можемъ вместе совершить жизненный путь. Но знай, что ты никогда не найдешь со мною такъ называемаго семейнаго счастiя, выдуманнаго тупоумными филистерами. Я позналъ истину, и моя цель—осуществить ее для другихъ: обличить и разрушить всемiрный обманъ. Ты понимаешь, что такая задача не имеетъ ничего общаго съ удовольствiемъ. Я могу обещать тебе только тяжелую борьбу и страдаyше вдвоемъ."
Вотъ что я намеревался сказать хорошенькой семнадцатилетней Ольге. Вообще учете о совершенной негодности всего существующего составляло главную тему моихъ разговоровъ съ кузинами, которыхъ у меня было несколько и въ которыхъ я поочередно влюблялся. Зло и ничтожество жизни были, конечно, известны мне отчасти и изъ собственнаго опыта. Я по опыту зналъ, что поцелуи кузинъ недолговечны и что лишшй стаканъ вина причиняотъ головную боль. Но если жизненный мой опытъ и не былъ еще достаточно богатъ, зато я очень много читалъ и еще больше думалъ, и вотъ годамъ къ восемнадцати я додумался до твердаго убежденiя, что вся временная жизнь, какъ состоящая единственно только изъ золъ и страданiй, должна быть поскорее разрушена совершенно и окончательно. Едва успелъ я дойти до этого собственнымъ умомъ, какъ мне пришлось убедиться, что не я одинъ былъ такого мненiя, но что оно весьма обстоятельно развивалось некоторыми знаменитыми немецкими философами. Впрочемъ, я былъ тогда отчасти славянофиломъ и потому хотя допускалъ, что немцы могутъ упразднить вселенную въ теории, но практическое исполненiе этой задачи возлагалъ исключительно на русскiй народъ, при чемъ въ душе я не сомневался, что первый сигналъ къ разрушешю мiра будетъ данъ мною самимъ.
III.
Справедливость требуетъ заметить, что самоотрицанiе воли и необходимость уничтожить вселенную не составляли еще самой мудреной части того ученiя, которое я преподавалъ своимъ счастливымъ кузинамъ. За годъ передъ моею поездкой въ Харьковъ, одна изъ нихъ—голубоглазая, но пылкая Лиза, тогдашшй предметъ моей страсти—удостоилась въ одинъ прекрасный летнiй вечеръ быть посвященной въ тайны трансцендентальнаго идеализма.
Гуляя съ нею по аллеямъ запущеннаго деревенскаго парка, я не безъ увлеченiя, хотя сбиваясь несколько въ выраженiяхъ, объяснилъ ей, что пространство, время и причинность суть лишь субъективныя формы нашего познанiя и что весь мiръ, въ этихъ формахъ существуюшiй, есть только наше представленiе, то–есть что его, въ сущности, нетъ совсемъ. Когда я дошелъ до этого заключенiя, моя собеседница, все время очень серьезно смотревшая своими большими зеленоватыми глазами, улыбнулась и съ явнымъ