Эстонские повести
Шрифт:
По ту сторону машины Прийдик Вярав, давясь со смеху, повторял:
— Слава богу, не я один, не я один…
Юри Туулик
Возвращение домой
Перевод Александра Томберга
Юри Туулик родился в 1940 году на острове Абрука неподалеку or Сааремаа. Окончил историко-филологический факультет Тартуского государственного университета.
Печатается с 1958 года. Лирико-публицистический дар сочетается у Ю. Туулика с яркой образностью, с использованием своеобразного народного юмора островитян и сочного языка.
Юри Туулик опубликовал сборник рассказов и повестей «Час до выезда» (1966), «Старый замок. Абрукские истории» (1972), «Заморское дело» (1976), «Деревенский трагик» (1980), роман «Ворона» (1979), сборник пьес «Свадьба по-абрукски» (1979). С 1968 года по эстонскому радио передавалось 15 его радиопьес, три из них — «Маргит и Мария», «Журавли улетают», «Три дня в Греции» были удостоены ежегодной литературной премии им. Ю. Смуула.
На русском языке вышли сборники рассказов и повестей «Заморское дело» (1977), «Абрука» (1982).
Еще и двенадцати нет, а я уже в Роомассаарс. На автобусе не поехал. Пешком шел. Три дня небритый, нечесаный, расческу дома забыл. В этаком виде вроде совестно в автобус лезть, с приличными людьми рядом сидеть. От Кингисеппа до Роомассааре расстояние поменьше будет, чем от праздника до праздника; для дюжего мужика, к примеру, как я, две папироски выкурил, глядишь, пять километров отмахал. Ясное дело, остановочка в буфете при аэродроме потребовалась, хоть ночью я сам себе слово дал — шабаш, последнюю каплю принял и твердую черту под выпивкой провел, как ногтем по гниде. А в буфет все же заглянул. Бутерброд с колбаской и три пива. Слово оно, конечно, слово, только ведь у него ни хвоста, ни ручки нету, за что его держать-то.
Ну, вот, значит, я и в Роомассааре. Почтовый катер с Абруки покачивается возле пирса, красные поручни на солнышке блестят, словно окуневые плавники. Цельный час до отхода, народ из города не воротился. Оно и лучше. А то начнут приставать: да откуда это тебя, Каспар, принесло, да чего это ты щетину отрастил, ровно медвежатник? И всех дотошней бабы, им сроду мужскую душу не понять. Бабы — они бабы и есть, хоть тут тебе потоп, хоть землетрясение.
Спущусь-ка в каюту да вздремну часок, покуда дорогие односельчане не пожаловали. В каюте-то малость попрохладнее, хоть и август на дворе, а солнышко, друг сердечный, так и жарит, так и жарит. И что это там за громадные атомы у него в середке, ведь мильоны лет без передышки тепло и свет точит! Бесплатно. Всем и каждому. И вам и нам. А может статься, и еще кое-кому, потому как у вселенной, говорят, ни конца ни краю нету, все равно как у терпеливой надежды, с какой вековуха счастья дожидается. Одно скажу: не дровами там топят. Это уж точно.
Батюшки… Это еще что? Гроб. Новехонький, шикарный гроб стоит в каюте. Может, к тому берегу кто причалил? Кто бы это? Что-то не слыхать было, чтоб у нас кто скоропалительно помер. Абрука — островок махонький, чуток побольше килькиной головы, там ничего не утаишь. Лошадь подкову потеряет или, скажем, корова рог сломает — разговоров больше, чем на исповеди. Может, кому и пришел час на тот берег отваливать, только в эдакую распрекрасную погоду, когда в душе и в теле август играет, таковская затея не ко времени, как говорится, неактуальна. Вот именно, неактуальна. В эту пору море еще теплое и ласковое, камбала с песчаной банки прямо тает во рту, а поля, как вокруг посмотришь, золотом сверкают, до того все любо-мило, что озноб по спине идет. Я так думаю, что перед эдакой благодатью сама смерть должна обратно заворотить.
Взять, к примеру, Малли с хутора Савиауку, она уж за девяносто перевалила, а помирать не собирается. Недавно мешок картошки купила, теперь пока последнюю картофелину не съест, руки крест-накрест не сложит. Муженек ее покойный, старый Юлиус, жутко злорадный был. Уж помирает, можно сказать, на смертном одре лежит, а сам хохочет-заливается,
Ну ладно, это все мемуары, а вот для кого тут гроб-то? По осени и в конце зимы, когда до Абруки трудно добраться, гробы загодя привозят. Верно вам говорю. В прежние времена на Абруке кладбища не было, и покойнички иной раз неделями в риге дожидались, пока лед в проливе растает и их последний раз через море перевезут. Что поделаешь, покойнику спешить некуда.
А гроб славный.
В таком и самому не худо бы полежать.
Глянуть, что ли, какова середка у последнего пристанища крещеных людей. Ух ты! Очень даже недурно. Чистым застелено. Подушечка имеется из стружек, с виду как гриб-дождевик… Да… Ну а что ежели испробовать, каково оно живым покойником быть? Обувку, ясное дело, скинем. Гроб это тебе не хлев. Я башмаки-то по карманам распихаю. Вот так. Понятно, лучше бы на бочок лечь. Сплю-то я на правом боку. Только сроду на похоронах видеть не доводилось, чтоб покойник на боку лежал. Стало быть, и мне не пристало. Что я, лучше других, что ли. Я хоть и с Абруки, а не велика шишка. В кингисеппской лавке, ежели кто с Абруки, так может без очереди булку либо папиросы купить, скажет, жму, дескать, на катер, заморское дело, одним словом, ну, а в гробу все будем на спинке лежать.
К слову сказать, зять мой, что в Таллине живет, интересный факт рассказал, когда я у дочки в гостях был. Он, зять-то, только из Франции воротился, житьишко, говорит, там ничего из себя, а капиталисты — они и есть капиталисты, на покойниках и то сэкономить норовят: у них на кладбищах гробы на попа в землю ставят. И стоят, говорит, там французские жмурики в своих могилках рядком, все равно как солдаты в строю.
А тут недурственно. Тесновато чуток, но вообще-то вроде доски в самый раз по мне сколочены. Для кого же это гроб-то? Ну да ладно, полежу — подумаю. Накроюсь крышкой, как положено, чтоб кто посторонний не видал, как солидный мужик дурака валяет. И мухи кусать не будут. И вздремнуть можно часок, небось, раньше-то никто не явится…
Да… В тот раз зятек еще историю про французских мертвяков рассказал. Какого-то, говорит, Жака не то Луи удумали перехоронить, а тот, пока не помер, изрядный был котище. Вот, значит, могилку разрыли, гроб раскрыли, глядят, а гроб-то порожний, только записочка лежит: «Я у Мари, через три могилы, скоро вернусь». Тут дочка моя как завопит, будто ей хвост прищемили. «Вечно, — орет, — у вас, у тепеишников, мозги набекрень, сроду от вас ничего путного не услышишь, только и знаете ерунду пороть да о мотоспорте трепаться». Я, понятно, помалкиваю, я-то к Таллинскому политехническому касательства не имею, образование я не там получал. Мне лекции под Великими Луками выдавали. Вот так вот. А вообще в этой истории, про француза-то, ничего худого нет. Очень даже трогательная история. Может, человек всю жизнь мечту имел, мечты-то небось в кои веки сбываются, особливо у нашего поколения, кому война поперек стала. Неужто плохо, когда о чем с молодых лет мечтал, как в сказке исполнилось, хоть и на французский манер? А что, не так, что ли? Ребятишки любят сказки, так ведь и старому человеку иной раз охота потешиться. Мне история про Луи очень даже нравится. Вот так вот. Значит, с этим делом ясно, не ясно одно — для кого гроб. И то сказать, порой смерть вперед к здоровому приходит, а уже потом к хворому. И кто без конца о своих болячках да бедах бубнит, не больно-то быстро богу душу отдает. Бывает, у магазина остановишься, послушаешь, так только и слыхать: ревматизм да радикулит. Полную неделю кряхтят, а воскресенье подойдет — хоронить некого. Вот и верь людям.
Так-то оно так, в гробу, ясное дело, тесновато, не то что в супружеской постели, а гляди-ка, в сон клонит. Понятное дело. Двое суток не спал. Вырвешься с Абруки в Кингисепп, соснуть некогда. Вообще-то, может, и нашлось бы время, да уж очень миссия была напряженная. Это точно, это я не прибавляю — миссия. Из-за нее, из-за миссии-то, я и в город подался. И так и этак мозгами раскидывал, а заглавие к миссии подыскал. In memoriam Ракси.
Началось все в то утро, когда Ракси в лес с двустволкой отправился.