Эта короткая счастливая жизнь
Шрифт:
Брачная ночь вышла сдержанной и нежеланной, и если бы Вестл не взяла на себя инициативу, то Лаверн, скорее всего, пролежал бы всю ночь, прислушиваясь к тишине и сопению ребёнка.
К новой жизни пришлось привыкать, и даже опыт, который он получил в девяностых, не мог помочь. Тогда они с Джесс были ещё детьми. Тогда они стали родителями, продолжив учёбу, и поженились, когда Кипу исполнилось два года. Да они, по сути, и не растили его, до дня свадьбы. Родители Джесс делали всё, что нужно, позволяя им доучиться.
А здесь…. Здесь были пелёнки, детский плач, страх
Девочка родилась на загляденье красивой, и Лаверн устыдился той слабости, когда хотел избавиться от неё. Он полюбил малышку Ани так сильно, что когда узнал, что Вестл ждёт третьего ребёнка, не сомневался, что хочет этого наравне с ней.
Они назвали родившуюся девочку Юстина – так же, как звали мать Вестл, и этим поступком так растрогали старика Блингхема, что он признал в Лаверне не только хорошего зятя, но и стал относиться к нему, словно к собственному сыну.
Кристиану, их старшему сыну, на тот момент исполнилось уже семь, и Джаспер Самерсфилд охотливо согласился стать его крёстным отцом.
На сорок четвёртом году жизни Лаверн познакомился с Джини Вольтс – молодой девушкой, проходившей практику в «Требьюн» и так увлёкся её идеей отправиться на фронт военным фотографом, что подал документы и начал нетерпеливо ждать ответ.
Скоро, очень скоро американцы откроют второй фронт, и Лаверн считал себя обязанным присутствовать при этом. Это было словно лёгкое помешательство, которое закончилось в постели Джини Вольтс и совместными планами на будущее.
В какой-то момент Лаверн собирался поговорить с Вестл и попытаться объяснить, почему хочет уйти, но его останавливала лишь её очередная беременность. Мужчина жаждал поучаствовать в своей войне, а женщина, понимая это, стремилась удержать его возле детей.
Но из дома Лаверн приходил к Джини Вольтс и, оставаясь у неё на ночь, забывал обо всём, подчиняясь атмосфере войны и желанию принять в ней участие.
Вестл не понимала этого, боялась отпускать супруга, делала всё, чтобы удержать его, а Джини говорила, что скоро придут бумаги, и они уедут в Европу.
Ей было всего двадцать пять, но на этот раз Лаверн не задумывался о разнице лет. Он приходил домой, и, не замечая ни жены, ни дочерей, усаживал на колени сына и подолгу рассказывал ему о военных действиях.
Особую радость Лаверну приносила уверенность в том, чем закончится война. Иногда, выпив с Джини немного лишнего, он с трудом удерживался от того, чтобы не назвать точные даты, когда закончится война, и какие сражения принесут победу, а какие – поражение.
В какой-то момент он начал чувствовать себя просто обязанным сообщить о наиболее кровопролитных боях и ошибках, но потом, решив, что в лучшем случае его сочтут сумасшедшим, а в худшем он сможет повлиять на весь последующий ход истории, заставил себя забыть обо всём, что знал. Да и прошлое начало казаться ему чем-то нереальным.
Несколько раз он подумывал о том, чтобы найти Фанни и заставить её
– Да какого чёрта на тебя нашло?! – заорал на него как-то Джаспер Самерсфилд, потеряв терпение от этого безумия. Самерсфилд напомнил ему о деликатном положении Вестл, напомнил о детях, которых он собирается оставить. – Послушай меня, Майк, – решительно сказал Самерсфилд. – Если ты не прекратишь всё это, то клянусь, завтра же я подпишу приказ об увольнении этой Джини!
Но остановить Лаверна, охладить его пыл, смогли лишь преждевременные роды Вестл. Ребёнок родился мёртвым, и Лаверн, почувствовав себя виноватым и обязанным остаться рядом, взял отпуск и увёз семью в Майами, отвлечься от несчастья. В одно мгновение он снова стал тем старым Майком, который мог оживить своим оптимизмом и настроем даже мёртвого, поднять из могилы и заставить станцевать канкан.
Когда же они вернулись в Чикаго, то Джини Вольтс уже не работала в «Требьюн». По ходатайству Самерсфилда её перевели в Нью-Йорк, и Лаверн впоследствии так ни разу и не осведомился о том, почему друг сделал это, и не попытался узнать адрес.
Не стал он и извиняться за своё поведение. Лишь однажды признался Самерсфилду, что вёл себя, как последний идиот, на что получил полное согласие и весело рассмеялся, обрадованный тем, что его не стали ни порицать, ни оправдывать.
Когда сыну Лаверна исполнилось восемнадцать, Самерсфилд познакомил его со своей младшей дочерью и, подмигнув, сказал, что из них получилась бы неплохая пара.
Вестл смутилась, ревностно не желая отпускать ребёнка, а Лаверн в последующие пять лет, всячески закрывал глаза на этот предсказуемый роман.
В какой-то момент он подумал, что его первый в жизни внук появится на свет намного раньше, чем Кристиан и Моника сыграют свадьбу. Несколько раз он пытался заговорить об этом с Самерсфилдом, но всё заканчивалось лишь тем, что друг обещал сыграть пышную свадьбу.
В итоге первого внука подарила ему дочь Ани, выскочив замуж в двадцать один год, и в последующие пять лет произведя на свет троих малышей.
Виновницей следующей свадьбы стала Юстина. Она уехала с мужем в Лас-Вегас, и вернулась спустя год с ребёнком и бумагой о разводе.
Её второй муж оказался более ответственным, но на этот раз на развод подала Юстина.
Лишь в двадцать семь лет, с тремя детьми и солидным житейским опытом за плечами, она встретила мужчину своей мечты и родила ему двоих детей.
Кристиан и Моника поженились последними, когда сыну Лаверна и дочери Самерсфилда исполнилось по двадцать девять лет, и встревоженные родители начали перешёптываться о том, что пора бы им обзавестись хотя бы одним ребёнком.
Вспоминая плодовитость Вестл, Лаверн шутил, что если бы у него вместо сына родилась ещё хоть одна дочь, то он, наверное, сошёл бы с ума.