Эта разная медицина
Шрифт:
Родители мои были людьми небогатыми, и я зарабатывал себе на спектакли, концерты, выставки самостоятельно (дискотек и ночных клубов тогда не было, о наркотиках я никогда не слышал), работая в институте на кафедре организации здравоохранения лаборантом. И уже тогда мне бросалось в глаза несоответствие между учебником и научными исследованиями кафедры. Печатая отчеты научных сотрудников и иногда фрагменты их диссертаций, я видел, что настоящие статистические данные по заболеваемости в разных регионах страны, по масштабам и качеству профилактики распространенных болезней далеко не совпадают с оптимистическими реляциями в учебниках. И эта ложь, «страусиное прятание головы в песок» идёт до сих пор. Недавно я с соавторами послал в журнал статью о лечении травм прямой кишки, часто происходящих у женщин во время родов. Мы тщательно проверили частоту таких травм на отдаленных территориях одной из бывших советских республик, где зачастую роды до сих пор происходят без врача и даже без акушера. Все это знают, но в журнале, после целого года обсуждения статьи, мне ответили, что такого положения не может быть, что это не тема для научной статьи. Хорошо, что нынче не то время, и есть другие журналы, мыслящие современно. Один из таких журналов опубликовал нашу статью.
Вернемся к 1950-м
Мы, надо теперь признаться, плохо знали настоящую историю борьбы за власть в 17-м году и после революции. Кровавое подавление Кронштадтского мятежа, разорение крестьян продразверсткой, голодомор 30-х годов, расправы с казачестовом («Тихий Дон»), насильственная депортация целых народов, судебные процессы 1937 года, расстрелы видных военачальников и деятелей революции – всё это преподносилось нам в школе, как единственно правильное решение задач, завещанных Марксом и Энгельсом. Эти проповедники, в общем, гуманистических идей в самых страшных снах не могли бы себе представить, как люди, именовавшие себя их последователями, могут извратить идеи и действовать такими варварскими методами, вплоть до террора против собственного народа. Мы, октябрята, пионеры, комсомольцы, свято верили в вождя. Прекрасно помню, как мы были разочарованы, если во время майских или ноябрьских праздничных демонстраций не видели на трибуне мавзолея товарища Сталина. А что касается «военного деятеля» Сталина, то это был миф, сначала сильно поколебленный позорной финской кампанией, а затем полностью похороненный событиями страшного 1941 года. Трусливое поведение Сталина в первые недели войны, а потом бездарное руководство войсками привело к захвату половины территории страны, пленению сотен тысяч плохо обученных и недостаточно вооруженных солдат.
Всё это было потом, а тогда культ Сталина был просто каким-то наваждением, и нам, молодым дуракам, баранам, обвинения врачей могли показаться правдоподобными. Меня же это коснулось лично. Мне, и еще нескольким студентам, было предъявлено особое обвинение: я, оказывается, был заместителем руководителя созданной в нашем институте тайной сионистской организации Джойнт (от английского joint – объединение). Я тогда и слыхом не слыхал ни о сионизме, ни о каких-либо «джойнтах», но дело завертелось серьёзное. На комсомольском собрании курса меня и еще нескольких «членов Джойнт» постановили исключить из комсомола и из института. Когда один из моих сокурсников спросил ведущего собрание члена парткома института, в чём конкретно нас обвиняют, ему ответили, что это сведения, не подлежащие разглашению, и что те, кто будет голосовать против исключения, ставят себя на одну доску с врагами народа. Не больше и не меньше! Интересна ещё одна деталь. В процессе «допроса» ведущий собрания спросил меня, читал ли я Фейхтвангера и какое его произведение? Я ответил, что читал всё, что выходило в стране, а вышло полное собрание его сочинений. Не знаю, чем не понравились нашему парткому сочинения антифашиста Лиона Фейхтвангера, который, кстати говоря, хвалил Советский Союз, но мои слова были расценены как признание вины.
Ещё одно лирическое отступление. В то время я был довольно начитан. Ещё в школе я подружился с мальчиком из очень интеллигентной семьи, имевшей возможность выписывать дефицитные в то время книги, в том числе, русскую и иностранную классику. Этот мальчик (с которым вот уже более 50-ти лет я дружен как ни с кем другим) читал эти книги и давал их почитать мне. В частности, романы Лиона Фейхтвангера не только исторические, но и злободневно антифашистские я читал, и с огромным удовольствием перечитываю и сейчас. Любовь к серьезной литературе мне привил и наш школьный учитель. Сразу после войны к нам в 9-й класс пришел преподаватель литературы, Владимир Николаевич. Он был недавно демобилизован, был одет в видавшую виды гимнастерку и сапоги. Не знаю, кем он служил на войне, но литературу он знал великолепно. Он говорил с нами серьёзно, сокращая программную хрестоматию (задавал её на дом). Этот прекрасный учитель раскрывал нам глубины творчества Достоевского, читал гражданские стихи Тютчева, рекомендовал читать из Толстого не только «Войну и мир», но и «Смерть Ивана Ильича», а у Чехова, кроме «Дамы с собачкой» – «Палату № 6» и «Степь». У моего любимого Маяковского он признавал только раннюю лирику, в которой, у совсем молодого поэта, можно было предвидеть трагедию его жизни. Этот человек внушал нам право, даже необходимость, рассуждать, а не слепо верить.
Так вот, исключили меня из комсомола и оставались считанные дни до исключения из института, а дальше мне были полностью ясны все самые страшные последствия. Но эти несколько дней марта 1953 года стали поворотными не только в моей судьбе, но и в судьбе всей страны. Умер И. В. Сталин, произошли памятные трагические события, которые, к счастью, закончились, как говорят врачи, если не полным выздоровлением, то, по крайней мере, явным улучшением состояния. Процессы с «Джойнтом» в институте свернули, арестованных врачей (тех, кто пережил тюрьму и пытки) выпустили. Когда моё «дело» формально пришлось ликвидировать, то на бюро райкома комсомола его секретарь, который меня хорошо знал по общей прежней работе в агитпунктах, наивно спросил: «Как же ты мог поверить во всю эту чушь?». И я, подыгрывая ему, наивно отвечал, что был в шоке и не сразу сообразил, что сказать. Все были довольны. И вот другой пример. Через много лет тот самый член бюро парткома института, который проводил мой «процесс», ставший профессором, заведующим кафедрой биохимии нашего института, обратился ко мне с просьбой напечатать его статью (я тогда был редактором Международного Медицинского Журнала). Мы вспомнили вместе то проклятое время, и он проговорил: «Кто старое помянет…», – и я с ним согласился. Он был таким же продуктом эпохи, как и я, только под пресс он не попал. А ведь Сталин мог обрушиться, например, на биохимию (как прежде на генетику,
Наверное, про таких как я поэт сказал: «Счастлив, кто посетил сей мир в его минуты роковые». Не знаю, как насчет «счастлив» и насчет минут, но роковые годы на мою судьбу пришлись… Закончил я институт и интернатуру по хирургии и официально стал носить звание хирурга, хотя за время учебы и ординатуры у меня был один самостоятельно оперированный (да и то – при ассистенции опытного преподавателя) острый аппендицит, было снятие кожных швов и скрепок, перевязки при ранениях и подобные несложные манипуляции. На нашем медицинском сленге для таких специалистов есть специальный термин «хирургоид». Но по документам я был хирург, и впереди было распределение на работу. В то время эта процедура была обязательной. Врачей в стране не хватало, их ждали на периферии, куда выпускники ехать не хотели и, всеми правдами и неправдами, отлынивали от поездки. Директором нашего института (уже имени Пирогова, а не Сталина) был в то время генерал-майор медицинской службы, фамилию которого я не помню. А он меня, видимо, знал, во всяком случае, когда я вошел в зал комиссии по распределению, он сказал: «А, это наш известный, очень активный студент. Ну, доктор, куда ты хочешь поехать работать на благо Родины?». Этот сарказм, надо полагать, был связан с тем, что после всего, что со мной вытворяли, я должен был отказаться от распределения. А я спокойно сказал: «Поеду, куда Родина пошлет». Насчет «Родины» я, может быть, невольно подыгрывал директору, но я очень хотел поехать, мне было интересно. Как пациент, я много раз сталкивался с очень разными врачами, особенно с хирургами (о чем подробнее расскажу дальше), благоговел перед ними, вернее, перед возможностями хирургии, и мне не просто хотелось, а давно мечталось стать членом этого сообщества. У членов комиссии заметно отлегло от сердца: до меня трое выпускников подряд ехать по распределению отказались и, сидевший в комиссии секретарь парткома факультета, не знал, куда деваться от стыда (кстати говоря, этот стойкий коммунист сам, конечно, никуда не поехал, а позже благополучно эмигрировал в США). Меня стали приглашать в разные места, и я согласился на первое же предложение.
Заканчивая воспоминания об учебе, могу сравнить тогдашнее и нынешнее её качество. Если вычеркнуть из памяти дело врачей, что очевидцам до сих пор сделать нелегко и что привело к явному негативу, то обучение было интересным. Конечно, никаких поездок студентов в институты других стран не было в помине, поэтому сравнить уровень нашего и иностранного обучения врачей было невозможно. Здесь я могу только сказать, что в дальнейшем, при встречах с иностранными специалистами, я не отличался от них по профессиональной компетенции, а что касается общей культуры, то превосходил многих из них. Сейчас, по роду своей научной работы, я часто бываю на разных кафедрах и в клиниках медицинских институтов. Моя соседка по дому учится в медицинском институте, так что я в курсе всего происходящего там. Сравнение не в пользу нынешнего врачебного образования. Во времена позорного дела врачей, многие известные профессора, спасаясь от неправедных преследований, уезжали из Москвы, и в периферийных ВУЗах образовывались отличные медицинские школы, ибо, когда травля врачей кончилась, многие столичные профессора, в благодарность местному руководству за приют, не уехали назад. Мне, в частности, известна великолепная подготовка студентов в Таджикском институте в Душанбе (бывший Сталинабад). В некоторых других институтах бывшего СССР получили развитие настоящие научные школы. К сожалению, и эта система рухнула. С распадом советской империи, бывшие под многолетним гнётом, многие национальные республики стали самостоятельными странами. Они, в первую очередь, выкинули свои ЦК и вторых русских секретарей, которые фактически правили, часто не скрывая свою имперскую спесь и выпячивали свои несуществующие превосходства. Но, лес рубят – щепки летят, и ненависть местных жителей к ним распространилась на многих честных и благородных россиян, всегда живших в дружбе с этими народами и оказывавших им бескорыстную помощь. И, среди них, не последнюю роль играли врачи.
Сегодняшнее состояние медицинского образования в России плачевно. Преподаватели институтов получают мизерную зарплату, студенты не верят в хорошую работу, устарело оборудование наших научных лабораторий – всё это снижает авторитет отечественной медицинской науки. К сожалению, продолжаются отъезды из страны талантливых медиков за рубеж, что обедняет российскую, ранее всемирно известную и признававшуюся передовой медицинскую школу. Удручает коррумпированная система приёма в институты и формальная система последипломного образования. Каждому врачу известен и смешон формализм получения справки об очередном пятилетием разрешении на врачебную практику. Когда доктору наук, автору нескольких книг по специальности, приходило время получать это разрешение, то он ехал в огромное старинное здание бывшего московского института усовершенствования врачей, в больших кабинетах которого на всех этажах сидели серьезные дамы, сортировавшие заполняемые курсантами подробные анкеты и милостиво давали разрешение на прохождение учебы. В этом состояла вся их работа и так – до сих пор. Уже потом, мы, вместе с заведующим кафедрой, на которой проходило усовершенствование, смеялись над всем этим, а руководство моей клиники извинялось передо мной. Без разрешающего листка они просто не могли допустить меня к лечению больных. Конечно, эта вся учёба и экзамены для сотрудников клиники выглядят просто смешно, и всем специалистам понятно, что это лишь формальная процедура, проставление галочек на документах. Но делать было нечего – «учились».
Система специализации и повышения квалификации врачей за рубежом хорошо описана в книге М. Богина «Как стать врачом в Америке». Автор подробно описывает все трудности резидентуры (аналог нашей интернатуры), пренебрежительное отношение и усиленные требования к эмигрантам, в основном, из-за языкового барьера. Он сообщает об известных высоких требованиях к соискателям (к примеру, для анестезиолога проведение 50-ти самостоятельных эндотрахеальных наркозов и т. п.); и в особенности отмечает трудности сдачи экзаменов – опять же, из-за плохого знания языка. Английский язык сейчас в медицине совершенно необходим, а качество его преподавания в нашей школе и в институтах, как все знают, не выдерживает критики. Я ещё буду говорить об этом отдельно, а сейчас ещё раз хочу предостеречь молодых докторов от необдуманной эмиграции.