Эта тварь неизвестной природы

Жарковский Сергей Владимирович

– Что же с ним случилось в Зарнице, почему он был такой, на самом деле, и такая дочка?.. Он рассказывал тебе? Как он выжил? Куда пропали люди? Или, хотя бы, как пропали?

– Понимаешь, да, рассказал… Не знаю только, можно ли тебе пересказать. Видишь же, из могилы тебя отыскал он. Вернусь сейчас домой – а там какая-нибудь телеграмма от него. Крандец тебе, трепло, например, умри в муках… В общих чертах: их в ночь Зарницы в роддоме накрыло одним из «красных колец», что жгли тот край Капустина. Про жену не знаю подробно. Но там все погибли, кроме него и дочки. А его ли это была дочка вообще?..

– Так вот прямо погибли? «Пропал без вести» – официально.

Фенимор долго молчит. Я уже чувствую, что интервью скоро закончится. У него аж лицо ведёт тиком набок. Это что-то глубокое, глубинное, историю Папаши

он давно уже примерил на себя, совпали какие-то болячки у них, и вот, не хотя этого, но сорвал я корку с самой большой из них. Что я, в сущности, знаю о Вадиме Свержине, кроме того, что он супертрекер, мегалутала и долгожитель?

– Ты прав. Подловил. Пропали без вести. Рассказываю. Про «кольца» ты знаешь… На «обруче» «кольца» пожар фосфорный, а внутри, в «глазу», всё обугливается, в пепел, и сильно лагает время. Как я понял, они в этом пепле «глаза» с новорожденной девочкой то ли год, то ли больше просидели… Что они ели, что они там пили? Может быть, вообще сто лет для них прошло, пока «кольцо» прогорело. Он там и плащ свой себе склепал, и поноску для девчонки, и придумал себе какой-то мир, какие-то мифы… Знаешь, мы когда с ним впервые столкнулись в Зоне, поговорили немного, и он вдруг так плащ распахнул, будто немой порнуху предлагает, и говорит: смотри, подкладка чисто асбестовая! И точно, пластинками асбеста изнутри плащ покрыт… Гордо так говорит, будто треком на Луну хвалится…

(Пропавшие без вести были признаны погибшими меньше года назад. Никто так и не нашёл ни одного трупа в Зоне, ни в городе, ни в степи, ни у реки. Фенимор – как и все остальные старые ходилы – тоже ушёл от прямого ответа. В принципе, их всех подвигает поговорить о пропавших без вести вопрос про домашних животных, заданный ловко: как же это так что никто, ни единый из спасшихся во время бегства в ночь Зарницы не вспомнил о своих домашних питомцах, о скотине, ни взрослые, ни дети, никто. И потом рвали на себе волосы: как я мог забыть своего котика. Или корову не попытаться вывести, на дворе же была. Но я перестал задавать этот вопрос когда мне подбила глаз кофейной кружкой девушка, десятилетняя в ночь зарницы, забывшая в квартире любимого ежонка. Причём, потом она всё-таки рассказала, что видела ежонка, пока мама хватала документы из серванта, ежонок сидел в своей коробке у самой входной двери, в прихожей, и паники пока особой не было, папа у них полковник, и мама ещё сказала: не забудь своего Клёпу, вот лукошко. Лукошко девочка взяла, а ежонка – нет. И так абсолютно со всеми. Известная тётя Алиса Рыбакова, владелица «Чипка», до сих пор оплакивает своих коз, и специально выходила в Зону, в непроходимый частный сектор к своему дому, чтобы посмотреть, как они там. Ничего. И люди и животные пропали тогда бесследно.

Так что Фенимора я тоже не стал подлавливать.)

– А тебе он пророчил что-то?

– Нет.

(И я вижу, что тут Фенимор не врёт. И Папаша к нему не лез с предсказаниями, и сам Фенимор у Папаши ничего такого не спрашивал. Да, я очень резко потерял инициативу, письмо не проработало и десяти процентов времени из обычных ста пятидесяти, и я от отчаяния пытаюсь поменять тему.)

– Ты ушёл в «важные»… через сколько?

– Через год?.. Что это я, меньше, конечно. Лето провыходил от армии, осень, Новый год встретил на опушке Шатуна… И всё, в феврале я уже Блинчуку накатал «объяву про отказ». И он свой штемпель поставил.

– А вот почему Блинчук эти объявы «язовским» подписывал, ты не знаешь?

– Знаю отлично, но не мой секрет. Намёк: поговори с Петровичем, ты же вась-вась с ним. На самом деле. Кстати, их же Папаша и познакомил! Отлично помню тот день.

(Пауза. Он смотрит на меня, что-то прикидывает. Улыбается.)

– Расскажу. Осень девяностого. Я тогда в «Трубах» сам не был, но был рядом, и была история… В охране Блинчука оказался случайно такой местный проводник, из коренных… э-э… Серёжа Набис.

– Набис?! Именно Набис?

– Ну да.

(Он улыбается.)

– Набис кличка, я уж и не помню фамилии. Чернявый такой парень, кудрявый, красивый, хоть возьми и убей, хоть гипс с него отливай и в художках рисуй заместо Сократов. Местный, видимо.

(…)

ГЛАВА 2

Как все сведущие люди, в баре «Две трубы» Набис бывал не раз,

как поедут туда, знал, – и за дорогой не следил, полностью полагаясь на Харона. «Нейтралка» была безопасна в смысле гитик и нападений, разве только «шопототамы» могли здесь достать человека, как вот сегодня достали полковника, и ещё все всегда эдак задней мыслью боялись, что граница Зоны всё-таки когда-нибудь двинется и под это дело по закону подлости можно будет попасть. Как под сосульку с крыши. Вот сейчас «шишига» медленно двигалась по внутридворовой дороге дома № 9. А сам дом № 9 (улица Волгоградская) уже был в Зоне, и углы его были усеяны грибами, похожими одновременно на нефтяные пузыри и на глаза статуй, следящими за тобой, как бы ты не вертелся. А в квартире 17 этого дома (на третьем этаже среднего подъезда) утонул посередине совершенно обычной комнаты трекер-сержант Миша Булыгин, утонул насмерть, утонул, потому что вошёл в комнату (зал) первым. Чуть двинется «нейтралка», и ты в городской Зоне, и тогда почти наверняка сразу – всё. В Капустине всякой хрени неизвестной природы, от определяемых «риской» неподвижных «тяжёлых» и «лёгких» мест до очень агрессивных, совершенно непредсказуемых животных и насекомых, было очень много. Город был проходим, конечно, и очень богат на ништяки, но большинство известных Набису трекеров предпочитало ништячничать и провешивать заказываемые военными и учёными треки всё-таки в степи. Город жрал ходил очень жадно, и ещё был отмечен такой момент: мощность локалей аномальной интенсивности в степи постепенно спадала, гравитационные интенсивности деградировали, ссыхались и даже становились проходимы насквозь, успокаивались и убийственные климатические аномалии, и вакуумные карманы встречались всё реже и реже, – но в Капустине, на аэродроме и в расположениях военных частей, то есть там, где цивилизация и технология концентрированно загаживали планету, всё оставалось по-прежнему, как на следующий день после «Зарницы»… А вот село Капустино, к которому генерал Вознюк и академик Королёв пристроили ракетный город Капустин (официально – Ленинск, чтобы запутать супостатов, поскольку ещё один Ленинск, но абсолютно гражданский, располагался неподалёку) было непроходимо смертельно, оттуда спаслись единицы, и никто не знал, что там, в лабиринтах частных хозяйств, происходит… Зона не затронула лишь небольшой кусок села, за астраханским шоссе, называвшийся спокон веку Собачим посёлком. В городе жили двадцать тысяч человек. В селе почти шесть тысяч. Из города спаслись почти пятнадцать тысяч. Из села – меньше сотни.

«Шишига» вывернулась из дворов налево, на собственно Волгоградскую, внешнюю северную улицу города. По ней можно было проехать полкилометра почти до поворота к стадиону. Машина гудела негромко, слышно было, как вертится руль, переключаются скорости, как Харон стучит тыльной стороной ладони по потолку кабины в порывах каких-то специфических водительских чувств. Сопровождаемые молчали, стараясь смотреть по сторонам, не вертя головами. Периферийным, главным трекерским зрением, Набис видел, что рвотный прапорщик не раз и не два обращает прицельное внимание на него, Набиса, нанося, видимо, воображаемые элементы мишени на силуэт нового, свежо и остро пахнущего врага. Рвотный, видимо, неплохой боец, но дурак кромешный. Скурмач.

У Простоквашино (недостроенного квартала номер 36) Харон притормозил и стукнул в крышу кабины. Набис откашлялся. Накидку бы достать. Да у этих же нет накидок…

– Товарищ полковник, товарищи офицеры и прапорщики, – сказал он гидским голосом. – Тридцать шестой квартал. Впереди степь. Угол жилмассива. Здесь «нейтралка» расширяется, и в ней меняется климат и время. Сейчас мы въедем в очень большое воздушное зеркало. Это такой барьер, объективный, не фокус-покус. – Они глазели на него с одинаковыми выражениями. Даже нет – с одинаковыми лицами. Набис опустил глаза. – С той стороны другое время дня и дождь, – продолжал он. – Оставайтесь спокойными. Место, где обсохнуть, будет в конце, куда мы едем. Но не это главное. – Набис поподбирал слова. – Дальше по дороге мы можем встречать смуг… э-э… нелегальных посетителей Зоны. Практически все они местные жители. Мы едем по приглашению, товарищ полковник, призываю держать себя в руках. Иначе просто мы попадём в боестолкновение. Все, кого мы можем здесь встретить, вооружены, и все очень нервные. И все хорошо стреляют.

– Кругло говорит, а? – сказал Шульцев с точно выверенной истеринкой. – Ты на кого работаешь, контрактник, кто тебе платит? Куда повернёшь оружие? Фокус-покус у него тут…

– Шульцев, отставить, – не повышая голоса произнёс Блинчук. Нет, он явно не кабинетный полковник. Тип не проверяющего, а делающего. – Значит, воздушное зеркало, дождь и нелегалы соответственно… Ну, пусть так. Проводник, и мы точно кого-нибудь из нелегалов встретим?

– Мы можем встретить, – ответил Набис. – Я предупреждаю на всякий случай. И, товарищ полковник. У нас не говорят «проводник». Либо проводила, либо проводной. – Он потряс перед собой ладонью, ища объяснение. – Ну местная такая специлизация.