Эти четыре года. Из записок военного корреспондента. Т. I.
Шрифт:
Думается, что именно это и вливает в подчиненных уверенность, спокойствие. Но и на похвалы он, как я заметил, скуп, и если уж кого похвалит, то за дело, и человек расцветает от этого его поощрения.
Хотя этого он вслух ни разу и не произнес, но по всему чувствуется — он убежден, что в дивизии у него хорошие ребята, и, когда рассказывает о них, куда только деваются его сдержанность и молчаливость.
— …Пойдете в город — обязательно посмотрите угловой дом в тридцать шестом квартале. Вот он на плане… Не ждите ничего особенного. Двухэтажное здание, узкие окна на север и северо-запад. Стены в метр толщиной. Какой-нибудь Кит Китыч на века строил. Снаряд среднего калибра такую стену, пожалуй, не возьмет. И вот в доме этом неприятельский узелок. Что делать? В окнах у них там пулеметные, минометные амбразуры. И торчит этот дом, извините, как чирей на определенном неназываемом
Опять пытаемся перевести разговор на жизненный путь самого рассказчика. Ну хоть о звездочке своей может он рассказать?
— Давно было, забыл, — отшучивается он. — Я вам вот лучше про артиллеристов моих расскажу. Даже вот и сам хочу написать в «Красную звезду» статью «Артиллерия в уличном бою». Не сейчас — какие сейчас статьи, — когда-нибудь… когда до Берлина доберемся. Так вот, артиллеристы наши научились наступать вместе с пехотой. Вот и сейчас не раз уже шли вместе со штурмовыми батальонами. Бьют противника чуть ли не в упор. У нас командиры смеются: осталось только к пушкам штыки приделать, и будут в атаку ходить. Есть у нас сержант Косолапов. У нас несколько Косолаповых, так это Федор Косолапов. Чудный парень, весельчак, гитарист, вот некогда ему, а то бы мы его сейчас сюда пригласили. Играет и поет. Так вот он наступал вместе со штурмовым батальоном, и случилось у него горе: сам-то цел, а пушку разбило. У смелого солдата правильное решение всегда в кармане, его в тупик не загонишь. Разбили пушку? Ладно. Высмотрел он, откуда бьет по ним пушка из тех, что немцы «длинными максами» называют, подобрался. Один — заметьте себе, один с двух гранат со всем расчетом покончил. Тут его собственный расчет подоспел. Пушку против ее хозяев повернули, а орудие серьезное. У немцев пушки хорошие. Как из него по неприятелю ахнет… И опять беда. Осколком, что ли, у этого орудия прицел и панораму снесло. А стрелять надо выборочно, прицельно. В уличном бою по квадрату не дернешь, как раз в своих влепишь. Так он, Косолапов, по стволу стал орудие наводить, как винтовку. И били. И наделал этот «длинный макс» своим хозяевам дел… Я еще когда-нибудь статью напишу «Инициатива красноармейца в бою». Это важнейший фактор. Инициативный солдат десяти механических исполнителей стоит… — Комдив, как видно, сел на своего конька. Он любит потеоретизировать. — Немецкий солдат, слов нет, для войны хорошо обучен — стоек, дисциплинирован… Это вы все не пишите, это пока еще нельзя писать. Но насчет боевых качеств немецкого солдата худого не скажешь… Но автомат лишился управления — всё, «цурюк» или «хенде хох»… Инициатива солдата и любого командира — это ведь один из самых крепких наших козырей. Она всем строем нашей жизни воспитана. Ударничество, соревнование, стахановское движение… Ее и в армии беречь и лелеять надо. Чудная тема для статьи, но не сейчас, не сейчас. Сейчас пока что не описывать инициативу, а в бою проявлять надо. А пока что советую вам, товарищи, напишите-ка вы о моих артиллеристах.
Красные книжечки
Ночью по Ловати пробираемся к центру города.
Круглая холодная луна с припухшей щекой и страдальческой физиономией стынет в черном бархате неба, залитого льдистым мерцающим светом каких-то очень ярких в эту ночь звезд. Снег хрустит под ногами. Сугробы сверкают искорками. А Ловать дремлет под снегом в красивых обрывистых берегах. И тени лежат под берегами такие черные, что невольно кажется, что тут или там кто-то притаился и подстерегает тебя.
На
— Стой. Кто идет?
— Свои.
— Пароль?
— «Миномет». Отзыв?
— «Минск». Проходите.
Часовой в маскхалате, выступивший из заиндевелых кустов, скрывается в них бесшумно, как привидение. Он сразу становится невидным, точно бы превращается волшебством в один из этих сугробов, посверкивающих под луной. Лыжи — мечты, а вот действительность, реальность — израненный город, где и свои и чужие. Еще раз при свете однобокой луны уточняем по карте нужную нам точку. Да, вот она, эта старинная церковь. Должно быть, когда-то красивая, но теперь как бы изгрызенная снарядами. Лезем в пролом.
Нам нужен командный пункт штурмового батальона. Он помещается где-то здесь, в этой церкви, откуда сегодня выкурили противника. О нем рассказывал нам полковник Дьяконов. Где же вход? Ага, вот дорожка. Она ведет в обход церкви. Дорожка — это уже хорошо. Значит, на мину не напорешься. Осторожно движемся по этой дорожке. Окрик сзади:
— Стой. Кто идет?
— Свои.
— Пароль?
— «Миномет».
— «Минск». Проходите.
Да, в сторону от тропинки сворачивать нельзя. Часовой говорит, что давеча тут подорвался комсорг полка, тоже искавший штаб батальона: «Не сильно подорвался. Но унесли на носилках».
Отыскали дверцу. Спускаемся куда-то под церковь с тыльной стороны. Ну да, теперь ясно, это одно из подземных гнезд, созданных и вооруженных оккупантами в городе, когда война приблизилась к нему, одно из проявлений хитрости фашистского генерала Шерера. Несколько таких подземных нор расставил он по городу. Рыли с двойным расчетом: в лоб их не взять, но и отступить из них нельзя. И снаряд их не возьмет, разве что самый тяжелый. В таком укреплении небольшой гарнизон может долго продержаться, отбивая атаки весьма крупных сил.
Но увеличение артиллерийских калибров, как известно, всегда вызывало утолщение брони. На яд находится противоядие. И наши части здесь, в Великих Луках, научились действовать против таких вот подземных гнезд. Их не штурмуют. Их блокируют, превращая в мышеловки. Так вот, вероятно, и было здесь. Блокированному гарнизону, отрезанному от своих, не имеющему ни связи, ни снабжения, не оставалось ничего, как сдаться.
Засветив фонарик, спускаемся по узкой, обшитой тесом щели.
И опять вспоминаем случай, рассказанный полковником Дьяконовым, который мог бы, пожалуй, показаться парадоксальным, но который отражает и специфику сегодняшнего уличного боя, и особые черты, присущие Красной Армии: батальон не взял, а три инициативных бойца взяли и сами оказались целыми.
Спустившись в подвал, выясняем, что командного пункта батальона здесь уже нет. Он передвинулся глубже, в центр города. А тут теперь канцелярия полкового штаба и дивизионная партийная комиссия. Перед секретарем парткомиссии на столе пара гранат, котелок с остывшей кашей и две стопки партийных билетов и кандидатских карточек. В стопке, что поменьше, красные и коричневые книжечки, потрепанные и потертые. Это документы коммунистов, погибших в боях за город. С каким-то особым чувством берешь эти маленькие книжечки. С фотографий смотрят лица, разные лица — красивые, некрасивые, открытые, замкнутые, простодушные, с хитринкой. Люди. Воины. Коммунисты. Некоторые книжки новешеньки, не уплачен еще ни один членский взнос. Таких книжечек четыре. Люди вступили в партию уже тут, у Великих Лук, и погибли, едва успев получить партийные документы. Но они пали как настоящие большевики у стен этого старого русского города.
Мне вспоминается давняя беседа с командующим Калининским фронтом генералом Коневым в маленькой избе в деревеньке Чернево под Калинином.
— О коммунистах пишите. Они всегда впереди, коммунисты, — говорил генерал. — Тяжкое время. Враг в стены столицы ломится, а партия растет. Что значит сейчас быть в партии? Какие выгоды это людям сулит? Это значит — первым идти в атаку, впереди других рисковать собой. Вот что это значит. А партия растет. Об этом надо вам, писателям, все время думать.