Этика свободы

Ротбард Мюррей

«считают достижение наибольшего счастья большинством социальной целью, хотя и затрудняются объяснить, почему счастье большинства должно считаться обоснованной целью для тех, кто принадлежит к меньшинству». [4]

Во-вторых, каково обоснование того, что каждый индивид считается за единицу? Почему не применяется какая-либо другая система весов? Это также является недоказанным и, следовательно, ненаучным утверждением сторонников утилитаризма.

В-третьих, почему «хорошее» - это только удовлетворение субъективных эмоциональных желаний каждого человека? Почему бы не ввести некие объективные показатели этих желаний? Действительно, утилитаризм имплицитно подразумевает, что данные субъективные желания – это абсолютные потребности, которые социальный технолог обязан пытаться удовлетворять. Но опыт, очевидно, показывает, что индивидуальные желания не абсолютны и не стабильны. Они не закрыты от внешней аргументации, рациональной

или нет; собственный опыт и другие индивиды могут переубедить и переубеждают людей изменить их ценности. Как такое могло бы происходить, если бы индивидуальные желания были чистой данностью и не могли меняться под влиянием других людей? Но если мы признаем, что индивидуальные ценности не абсолютны и могут меняться под влиянием моральных аргументов, тогда получится, что существуют межчеловеческие моральные принципы, которые можно доказать и которые влияют на других людей.

Довольно странно, что утилитаристы, полагая, с одной стороны, что мораль и добро чисто субъективны, они, с другой стороны, считают, что эти субъективные желания могут складываться, вычитаться и взвешиваться у разных индивидов в обществе. Это предполагает, что индивидуальные выгоды и издержки могут складываться, вычитаться и измеряться, составляя таким образом «чистые социальные выгоды» или «издержки», давая утилитаристам способ оценки той или иной социальной политики. [5] Современная «экономика благосостояния» особенно далеко зашла в оценках (даже количественных, претендующих на точность) «социальных издержек» и «социальных выгод». Но эти экономисты забывают сообщить нам, что применяемые моральные принципы субъективны, что издержки и выгоды безусловно субъективны: индивидуальные полезности субъективны и являются ординалистскими, вследствие чего категорически неверно складывать или взвешивать их для получения каких-либо «социальных» издержек или выгод.

B. Принципы единогласия и компенсации

Экономисты утилитаристской направленности даже в больше степени, чем их коллеги от философии, склонны делать «научные» и «свободные от ценностей» заявления относительно общественной политики. И, тем не менее, сколько экономистов рискнут делать политические заявления, если будут считать, что этика и чисто субъективна и произвольна? Данный раздел исследует то, какими путями утилитаристские экономисты пытаются обосновать свободный рынок, при этом воздерживаясь от принятия этической позиции.[6]

Одной из важных позиций утилитаризма является принцип единогласия, основанный на критерии «Парето-оптимальности», который утверждает, что политика является «хорошей», если вследствие этой политики хотя бы один индивид «выиграл» (в терминах удовлетворения потребностей) при условии, что ни один «не проиграл». Жесткая версия Парето-оптимальности включает единогласие: что каждый индивид одобряет некоторое правительственное действие, если верит, что выиграет от него или, как минимум не проиграет. В последние годы на принципе единогласия как фундаменте экономики свободного рынка и свободы контрактов настаивает профессор Джеймс Бьюкенен. Принцип единогласия весьма притягателен для «свободных от ценностных суждений» экономистов, которые желают принимать политические решения – куда более притягателен, чем принцип простого большинства; безусловно, экономисту значительно проще защищать политику, если каждый одобряет ее. Хотя принцип единогласия может на первый взгляд показаться весьма привлекательным для либертарианцев, он содержит смертельную и неустранимую ошибку: она состоит в том, что на самом деле положительность свободы экономики и контрактов или положительность одобренных единогласно изменений текущей ситуации зависит только от текущей ситуации и качества самих решений. Ни Парето-оптимальность, ни ее вариация в виде принципа единогласия, ничего не могут сказать о самом текущем статус-кво, а концентрируются только на изменениях от текущей ситуации, или нулевой точки. [7] Требование единогласного одобрения (хотя и не только оно), неминуемо замораживает текущее статус-кво. Если нынешняя ситуация несправедлива или подавляет свободу, то принцип единогласия скорее станет непреодолимым барьером на пути к свободе и справедливости, чем поможет их достичь. Экономисты, которые доказывают, что принцип единогласия дает свободный от ценностных суждений подход к свободе, на самом деле выносят огромное и несправедливое ценностное суждение в пользу замораживания нынешнего статус-кво.

Широко принимаемый вариант Парето-оптимальности – «принцип компенсации» содержит все недостатки жесткого принципа единогласия, при этом добавляя множество своих собственных. Принцип компенсации доказывает, что общественная политика «хороша», если выигравшие от такой политики остаются в выигрыше при условии компенсации издержек проигравшим. Поэтому считается, что хотя при начале такой политики и имеются проигравшие, они перестанут быть проигравшими после компенсации. Но принцип компенсации предполагает, что сложение и вычитание полезностей разных людей в принципе возможно и поэтому можно измерить издержки и выгоды; он также предполагает, что можно точно оценить выгоды и издержки каждого индивида. Но из экономики нам известно,

что «полезность» и соответственно, ее приросты и потери, являются чисто субъективными и сторонний наблюдатель не может ее измерить и даже оценить. Приросты и потери полезности, таким образом, не могут суммироваться, измеряться или взвешиваться друг относительно друга. Еще меньше возможностей точно определить точные компенсации. Обычным предложением экономистов для измерения психологических потерь является оценка их по денежной цене актива. Так, например, если железная дорога наносит задымлением вред земле фермера, то базой для оценки размера ущерба, по мнению компенсационистов, должна быть рыночная цена земли. Но это не учитывает, что фермер может, к примеру, иметь психологическую привязанность к данной земле, которая для него стоит гораздо больше рыночной цены земли. И более того, наличие и степень этой привязанности невозможно объективно оценить. Спрашивать фермера бесполезно, так как он может сказать, к примеру, что его привязанность стоит значительно больше рыночной цены земли; при этом, однако, никто не может гарантировать, что он не лжет. Правительство или другой внешний наблюдатель не имеют возможности выяснить истину. [8] В развитие темы, наличие в обществе хотя бы одного воинствующего анархиста, чье психологическое неприятие государства настолько сильно, что его психологические потери от существования и деятельности правительства не могут быть компенсированы, само по себе достаточно, чтобы похоронить принцип компенсации в отношении любого правительственного действия. Хотя бы один такой анархист обязательно найдется.

Парадоксальный, и нетипичный случай ошибки и несправедливой приверженности к сохранению статус-кво на основе принципа компенсации произошел в британском парламенте в начале девятнадцатого столетия при обсуждении отмены рабства. Ранние поклонники принципа компенсации утверждали, что в случае отмены рабства рабовладельцы потеряют свои инвестиции в рабов. На что Бенджамин Пирсон, выходец из либертарианской Манчестерской школы, воскликнул: «а я-то считал, что компенсация должна быть выплачена рабам!». [9] Точно! Вот вам отличный пример того, что при защите некоей общественной политики необходимо иметь какую-либо этическую систему, какую-либо концепцию справедливости. Те из нас, чья этика подразумевает несправедливость и преступность порабощения будут всегда против идеи компенсации рабовладельцам и будут скорее рассуждать в терминах компенсации рабовладельцами рабам за годы угнетения. А вот «экономист свободный от ценностных суждений», опираясь на принципы единогласия и компенсации, напротив, имплицитно подсовывает нам свое ошибочное и произвольное ценностное суждение в пользу несправедливого статус-кво.

В своих метких возражениях на критику принципа единогласия профессор Бьюкенен признает, что

«Я защищаю статус-кво … не потому, что мне оно нравится, совсем нет. … Но моя защита статус-кво исходит из моего нежелания и даже невозможности обсуждать изменения, имеющие природу, отличную от контрактной. … Я, конечно, могу изложить свои собственные соображения. … Но, по-моему, это будет пустой тратой времени.»

К сожалению, Бьюкенен, считая свои этические взгляды лишь одними из чисто субъективных и произвольных «соображений», не хочет распространить произвольность и субъективность на основания своей защиты статус-кво. Бьюкенен признает, что его процедура,

«позволяет мне сделать ограниченный шаг в сторону ценностных суждений или гипотез, а именно предположить, что с изменениями потенциально будут согласны все. Парето-эффективные изменения, которые должны, конечно, включать компенсации. Критерием моей схемы является соглашение».

Но где оправдание этого «ограниченного шага»? Чего такого хорошего в соглашении относительно изменений относительно потенциально несправедливого статус-кво? Не является ли для Бьюкенена этот ограниченный шаг также произвольным «соображением»? И если мы хотим двигаться в направлении такого неоправданного ограничения, почему бы не двинуться дальше к вопросу обсуждения самого статус-кво?

Бьюкенен продолжает доказывать, что:

«Наша задача на самом деле … состоит в том, чтобы изыскать, определить, изобрести схемы, которые могут быть приняты единогласно или квази-единогласно и предложить их. [Что вообще такое квази-единогласие?] Поскольку индивиды не могут найти согласия по очень широкому спектру вопросов, эти схемы составили бы очень узкое множество и из этого вам может показаться, что возможны лишь очень малые изменения и поэтому статус-кво защищается косвенно. Однако текущее статус-кво не имеет никаких особых прав на существование, оно просто есть. Момент на котором я всегда делаю ударение, это то, что мы начинаем именно с этой точки, а не с любой другой». [10]

Здесь он обращается к известному изречению Лорда Актона: «Либерализм стремится к тому, как должно быть, независимо от того, что есть сейчас». [11] Критик Бьюкенена, хотя и не является либертарианцем или либеральным сторонником свободного рынка, законно имеет здесь последнее слово: «Я, конечно, не могу полностью отрицать поиск контактных решений; но я думаю, что их нельзя спроектировать в вакууме, который позволяет нынешним властным структурам оставаться неограниченными и неконтролируемыми».