Это было на рассвете
Шрифт:
Редко видели в передовом отряде бригадного разведчика Урсова. Он со старшиной Василием Черниковым, сержантом Николаем Соколовым и другими бойцами «пропадал» впереди или на флангах, следуя как тень за противником, собирая о нем необходимые данные.
Как-то колонна главных сил догнала передовой отряд.
— Семенов! Иди вперед, уточни, почему остановились, — приказал мне наш ротный Чернега.
Мы с адъютантам штаба батальона Алексеем Болотовым побежали вперед. Видим: впереди комбат Платицын вместе с саперами в поте лица вытаскивают из земли и укладывают в штабеля противотанковые
— Здорово, земляк! Стараешься?
— Салам, Коля! Где ты запропастился?
— На фронте, — засмеялся я.
— Вон сколько вытащили, — показал Малинин на штабель противотанковых и противопехотных мин. — Нам положено по уставу, а вот посмотри на начальство, — показал он на подполковника Жибрика.
— Ничего себе, сам начальник политотдела, как крот, роется в земле, — шепнул мне Золотов.
— Позавчера я видел, как он помогал одному экипажу вытаскивать застрявшую машину, — добавил я.
Увидев нас, Жибрик взял в руки щуп:
— А ну, идите сюда! — позвал он. — Желаете попасть на прицел снайпера? Идите к своей машине. Наступит и ваша очередь обезвреживать мины, — вежливо проговорил он.
Тому, что начальник политотдела впереди, мы не удивлялись. Его щуплую фигуру в эти дни мы часто видели среди танкистов и автоматчиков в самой гуще боя. Для нас это был образ простого, опытного солдата войны. Вид у него был неизменным в любой боевой ситуации. Правда, когда он замечал недостойное поведение со стороны некоторых бойцов или командира, то смущенно говорил: «Сердце кровью обливается…» Начальником политотдела мы всегда гордились, дорожили им.
Несмотря на ограниченное время, я опять подошел к Демиду Малинину.
— Что нового? — испросил я его.
— Нового ничего. Выпил бы с удовольствием сегодня.
— В честь чего?
— Моей Аннушке сегодня исполнилось двадцать девять. Очень соскучился и по ней, и по дочери, — вздохнул Демид Сергеевич.
— Поздравил?
— Поздравил. Написал, что воюем там, где одни камни, леса и болота. Просил беречь нашу радость — доченьку Лизаньку. Ей пошел шестой годик.
Минное поле преодолено. Передовой отряд продвинулся еще на несколько километров. Вот впереди противотанковый ров. По нему медленно плывет какая-то жижа.
Майор Платицын, перескочив через него, следуя впереди танка, указывал ему путь. Когда, уже почти преодолев ров, его машина коснулась дороги, внезапно раздался потрясающий взрыв. Майор с окровавленной головой и обожженными глазами рухнул на землю.
— Эх, ситуация! Час от часу не легче… — вырвалось у него.
Под танком разорвалась закопанная в землю авиационная бомба… К комбату подбежали Жибрик, замполит батальона Бокун, командир танка Желтунов и другие.
Ввиду ранения майора Владимира Васильевича Платицына бригада лишилась одного из лучших командиров батальона. Его лично знал Маршал Советского Союза К. А. Мерецков. Вот что он пишет в своей книге воспоминаний «На службе
«Говоря о тех, кто своей кровью способствовал освобождению Советской Карелии, нельзя обойти имя командира 1-го танкового батальона 7-й отдельной гвардейской танковой бригады В. В. Платицына. Его хорошо знали в войсках. 16-летним юношей Владимир сумел настоять, чтобы его приняли раньше, чем положено, в танковое училище. Он сражался еще с белофиннами в 1939—1940 годах и тогда же стал краснознаменцем. С первых дней Великой Отечественной войны Владимир Васильевич находился в действующей армии, командуя танковым взводам, ротой, батальоном… Особенно отличился он под Новгородом, в Карелии…»
Комбриг Юренков дважды по рации вызывал Платицына, но рация молчала: все были вне танка, оказывали помощь комбату.
— Степан Алексеевич, съездите к Платицыну, уточните обстановку, если нужно, то окажите помощь, — приказал комбриг своему заместителю подполковнику Панову.
Замкомбрига, не доезжая до действующих танков, вдруг увидел мчавшуюся навстречу тридцатьчетверку с номером «100» на башне. «Зачем Платицын устремился в тыл? Надо уточнить», — решил он и остановил свой «виллис».
— Сто-о-ой! В чем дело? — крикнул Панов.
— Товарищ подполковник, тяжело ранило комбата, — доложил высунувшийся из люка башни командир танка Желтунов и показал рукой на надмоторный люк. На нем лежал с перевязанной головой комбат Платицын.
— Володя, что с тобой? — взволнованно спросил Панов.
— Ничего особенного, Степан Алексеевич. Час от часу не легче. Есть шансы остаться без зрения, — тихо ответил комбат.
Замкомбрига минуты две стоял молча, сбивая то на затылок, то на лоб свой танкошлем. Потер индивидуальным пакетом вспотевший лоб и повлажневшие глаза. Вот уже два года они вместе сражались с фашистами. Теперь приходится расставаться и, может быть, навсегда.
Степан Панов взял правую, не раненую руку Платицына и, прижав ее к своему сердцу, спокойно, но твердо сказал:
— Володя, будем надеяться, что восстановишься. Твой организм переборет недуги. Желаю тебе быстрейшего выздоровления. Где бы ты ни был — разыщу тебя…
— Спасибо, Степан Алексеевич. Возьмите. Там карта с обстановкой. — Он снял с себя планшетку и передал ее замкомбригу.
Потом подполковник Панов из танка Платицына доложил комбригу обстановку и сказал, что принял командование батальоном. Командир бригады тут же ответил:
— Решение правильное.
Долго боролись врачи за зрение Платицына. Оно катастрофически терялось. Ранение давало знать о себе с каждым днем. Прослужив еще три года, Владимир Васильевич был вынужден покинуть армейскую службу навсегда.
— Надюша, милая моя! Ты у меня одна, как же будем жить? Я ведь здоров, но не вижу белого света, — с горечью говорил он жене.
— Володя, как ты смеешь так говорить? У нас есть Родина, партия, народ. У тебя немало друзей, с которыми шел рядом в боях, с которыми делишься своими заботами и теперь, хотя не видишь сегодня их убеленные головы, исковерканные осколками лица. Ты еще сможешь приносить пользу людям, — успокаивала его жена.