Это было только вчера...
Шрифт:
«Мамочка и папочка, родные! Мы не можем поступить иначе. Мы должны быть там, где труднее, а не там, где легче. Бабушка сказала, что будет со мною, где б я ни была. Это должно вас успокоить: над дочерью вашей по-прежнему сохраняется опека. Работы в госпитале много, не волнуйтесь, если долго не будет писем. Крепко целую, с нежностью к вам, ваша Дина».
Борька приписал коротко и скупо:
«Дорогие родители! Мы уже взрослые и можем распоряжаться собой. К вам на Урал попадем непременно, но
Проснувшись на другой день, Дина услышала Борькин сдержанный смех.
— Ба, ну что ты делаешь? Меня товарищи засмеют.
Борька пытался вытащить из рюкзака часть провизии, уложенной ему на дорогу бабушкой. Та не давала.
— Динка, хоть ты ей скажи, — взмолился Борис.
Бабушка не позволила Дине открыть рта:
— Здоровому куску и дух радуется. Не понравится домашняя еда, поматросишь да забросишь. А покуда пусть лежит.
Дина взглядом попросила брата: «Ладно, не трогай».
Бабушка держалась героем, все поучала внука, как он должен вести себя в вагоне, если случится налет. На вокзале, заталкивая под пуховый платок свои волосы-одуванчики, она раздраженно твердила, что платки-де нынче вяжут — руки бы тем вязальщикам отрубать, кляла вагоны, где от духоты самое клопам заводиться, бодро напутствовала внука: «Что в душе имеется, того не купишь, не продашь. С им родиться надо. Ты будто с добрым родился, так сохраняй в себе доброе…», но и Дина, и Борька видели, как трудно бабушке прятать рвущиеся наружу слезы. Борька крепко обнял бабушку, пообещал: «Краснеть за меня не будешь». Дине он крикнул уже с подножки вагона: «Держись, сестренка!».
Вернувшись с вокзала и стараясь уничтожить гнетущее после Борькиного отъезда ощущение пустоты, Дина взялась за уборку. Неожиданно вспомнилось… Бабушка привезла ее в хутор. Стояла ранняя весна. Гомонили, как грачи, хуторские ребята: в прятки играли. Дина присоединилась к ним. Ей поручили считать:
Коледу, коледу, Свинья ходит по леду, Она рвет не нарвет, В оберемочек кладет, Тут и лист, тут и два, Тут и листа полтора, Тут и черный бор, Тут и выскочил вор.Дина считала, считала, круг уменьшался, и вот она уже одна осталась. Ей жмуриться. Похоже, и сейчас она посчитала «коледу, коледу…» Вышли из круга родители (с ними так и не удалось свидеться), вышел Борька, Лариса. Она одна. Ей жмуриться.
Впрочем, нет. С нею бабушка. Ее незаменимая бабушка. Ходит по коридору, кому-то говорит: «Я б смеялась, да плакать охота». С нею бабушка, можно не бояться, ничего не бояться…
Завыла сирена. Начинался налет.
Жизнь в хуторе текла спокойно, немцев здесь еще не было. Но хуторяне бывали в городе и привозили одну новость страшнее
Из города они с бабушкой ушли пешком. Город напоминал огромный пылающий костер. Горели хлебокомбинат, вокзал, мост через речку, институт. Было страшно от пляски огня, от ощущения невозвратности, гибели чего-то общего со всеми и вместе с тем очень личного, своего. Юлия Андреевна, прощаясь, напутствовала:
— Живи тихо, ни во что не вмешивайся. Понадобишься — позовем. К тебе придет человек, передаст поклон от меня. Что он скажет, то и выполнишь.
Дина места себе не находила в ожидании того человека. Этак и война закончится, пока он надумает прийти.
— Динка, сходи воды принеси, — попросила бабушка.
Дина взяла ведра, спустилась к кринице. Ночью выпал снег. Дина шла по-над садами, мимо свиридонихиной левады, оставляя на снегу первые следы, и удивлялась, какими маленькими выглядят отпечатки ее ног на огромном белом покрове. Только она отошла с наполненными ведрами от криницы, как перед нею возник парень. Он был невысок, в узком пальто, в детской кургузой шапчонке со спущенными «ушами», со свертком в руках. Его темные глаза напоминали Лялькины.
— Кланяется вам Юлия Андреевна.
— Спасибо, — растерянно ответила Дина, не зная, поставить ли ей ведра и слушать «ходока» прямо на дороге или пригласить в дом.
— Завтра в полдень приходите на толчок, — пригласил гость, будто век был знаком с Диной, а толчок находился не в шестнадцати километрах от хутора, а, в лучшем случае, за свиридонихиной левадой. — Прихватите чего-нибудь из продуктов: вроде на менку. Счастливо!
— Молока, может, попьете?
— Благодарен, спешу. — Он направился к песчаному карьеру, и Дина смотрела ему вслед, пока он не скрылся.
Всю ночь они с бабушкой прошептались, лежа на просторной кровати в пустой горнице бабушкиной сестры. С первыми петухами Дина собралась в дорогу. Бабушка проводила ее до железнодорожного полотна, шепнула «аккуратненько там», перекрестила.
— Ты ж неверующая, — улыбнулась Дина.
В город она шла тем же путем, что из него, отмечая про себя: «Мост через речку наводят новый, охраняют… хлебопекарню восстановили… физкорпуса в педагогическом как не бывало». Встречались немцы. Дина напряженно прислушивалась к их речи, проверяя себя, все ли понимает.
Толчок (его чаще называли «барахолкой») помещался за школой. Народу на толчке вопреки Дининому ожиданию оказалось много. Можно было подумать, что все, кто остался в городе и его окрестностях, сошлись здесь не столько ради того, чтобы купить, продать или выменять, а чтобы находиться поближе друг к другу, как бывает при пожаре или наводнении. Дина дважды пересекла толчок из конца в конец, но Юлии Андреевны не увидела:
«Как же мы встретимся?» — недоумевала она.
— Девушка, — окликнул Дину жестянщик, шумно постукивавший по кастрюлям, — подойдите сюда.