Это было у моря
Шрифт:
– Да, сэр, я и говорю. А хозяйке я не скажу, вы не бойтесь… Я поняла, что у вас вышла размолвка с вашей Сансой. Это ничего, она еще молоденькая. Не все понимает…
– Да ты просто воплощение мудрости. И где ты раньше была, малышка?
– Я всегда была здесь, сэр. И сейчас тоже…
Сандор взглянул на девчонку, но та, сделав вид, что нашла новое пятно, усиленно принялась тереть девственную стену. Он решил сделать вид что не заметил последнюю реплику. Хватит с него одной псевдовлюбленной малолетки. Может, все же лучше кочка? Ну нет. Из одной койки его уже выжили, вторую он не упустит. А от недвусмысленных намеков как-нибудь отобьётся. Например, алкоголь – отличное средство…
Он, как и было договорено, пришел под дверь флигеля примерно в половину двенадцатого. Все предыдущее время, начиная с девяти, Пес провел на
Калитку он умудрился открыть довольно тихо, а вот про камни, что лежали вдоль дороги, забыл. Наткнулся на них дважды, чуть не упал в здоровенный куст бугенвиллеи, что Серсея самолично выбирала в садовом салоне в городе – кадку тащил, конечно же, он, Пес. Треклятые цветуечки. И на хрен они ей сдались, если она даже их не поливает? Ради тяги к прекрасному? Все делал замухрышка-садовник, что целый день таскался по участку, мурлыкая себе под нос заунывные, одному ему известные песенки. Что за бред… Пес потянулся за сигаретой – карман штанов почему-то вдруг стал подозрительно узким и словно не на том месте - но подумал о въедливой Серсее, что наверняка еще не спит. Ага, сидит у шторы и вынюхивает, не идет ли кто в ночи по дорожке, ломать ее бледные бугенвиллеи. Или лилии? Тьфу, пакость какая… А из другого окна высунулся Бейлиш – и тоже сидит, держит нос по ветру и вслушивается в ночную мглу. Или превращается в летучую мышь. Или в сову. Нет, для совы он, право, мелковат. Сыч. Маленький воробьиный сыч – был такой в школьных книгах. В другой жизни, где он был еще не Пес, а просто Сандор и ходил в школу учить все про сычиков. И про бугенвиллеи. Или все же лилии? Пса стал разбирать смех, но ржать нельзя – там же Серсея. И Мизинец. Кстати, почему он Мизинец? Что это за идиотское прозвище? Думать о мизинце Мизинца Псу не хотелось, он сплюнул и помянул добрым словом Пташку за то, что она хотя бы не здесь. А то составила бы отличную компанию этим двум - по вынюхиванию. Спряталась бы за шторой, выставила свой тонкий белый носик – на переносице у ней несколько веснушек – а на виске родинка – там, где закручиваются колечками первые нежные, как пух, пряди – сидела бы тихо, как только она одна умеет сидеть – и внимала бы в ночи – не идет ли по дорожке старый хрыч, что обижает маленьких девочек – выдает их секреты – нет, наоборот – не выдает ИМ секреты… Вот хрень. В пекло Пташку – небось, спит и видит десятый сон в своей девственной кроватке, где подушек больше, чем надо, а места хватит на трех Пташек и двух Псов. В пекло их всех. Пусть себе вынюхивают, выслеживают, дружат с этой бешеной луной. У него есть на ночь место – пригретое. То есть нагретое. Чего? Чем нагретое? Опять какая-то белиберда…
Вот и флигель. Тут нет ни цветуечков, ни пташек. Дверь – седьмое пекло, где же дверь? Пес был во флигеле лишь однажды – когда помогал кухарке отнести ее многочисленные баулы в день ее заселения на место. Где был вход, он вроде бы помнил. Но какого Иного тут тогда окно?
– Эй, сэр, это вы? Сюда.
А вот и девчонка.
– Идите скорее. А то еще хозяйка увидит. У нее окно на эту сторону.
– Ага. А то она следит за лилиями. За лилиями-бугенвиллеями…
– Что?
– Нет, так. Странно, уверен, что дверь была с другой стороны. Ты точно знаешь, что вход здесь?
Горничная – она была без формы, просто в голубом каком-то халате и от этого казалась моложе – покосилась на Пса с недоумением. Боги, как же он надрался… Она, конечно, знала, что охранник Джоффри пьет – но в каких это было масштабах, представляла себе с трудом. И все же ей было его жаль. Одной хозяйки уже хватило бы, чтобы превратить жизнь человека в ад. А тут еще эта девочка…
– Ну, раз ты утверждаешь, что дверь здесь, и не хочешь, чтобы я лез в окно – а я боюсь, что окно я сейчас не осилю – слишком устал – то спасибо, с удовольствием зайду. Загляну на огонек, так скажем. Нет, огня я не люблю, ну его в пекло. И темнота сойдет – лишь бы была кровать.
– Говорите тише, сэр. А то кухарка легла не так давно.
– И что, она так хочет меня видеть? До такой степени, что легла и не спит? Тоже что ль, слушает под окном, как тот сычик размером с мизинчик?
– Не совсем понимаю, о чем вы, сэр.
– Ой, ни о чем. Так. Прости. Я буду тих, как мышь. Веди.
– Вот сюда. Тут все есть. Я вам белье постелила.
– Вот спасибо! Я, конечно, сейчас и без белья бы заснул. Но раз такое дело – то нижайший поклон.
– Дверь не забудьте закрыть. Она заперта была, а ключ у меня. Вы просто закройте щеколду изнутри. А ванная у вас тут справа, при комнате… Боги, у моих родителей в домике туалет на улице, а тут во флигеле для прислуги при каждой спальне туалет.
– Ну и что? Все равно начинка у сливных труб одинаковая… Дерьмо…
– Спокойной ночи, сэр.
– Ага, спокойной луны. То есть ночи. Прости. Я слегка выпил, но это пройдет…
– Да, сэр. Я вот что хотела сказать вам – если вдруг станет… ну, скучно, - моя дверь – третья слева. Я оставлю ее открытой. Ну, если вам вдруг захочется поговорить…
Пес от такого захода даже слегка протрезвел и с изумлением уставился на красную, как помидор горничную.
– Да что вы, сговорились все, допечь меня со своей постелью? Я же не машина, право слово, я - охранник, не шлюха в штанах. Боги! Иди уже спать, девочка. Не надо жертв… И благодарности тоже. Не за что…
– Вот и есть. Вы были единственным, кто был добр ко мне. И из-за Джоффри еще…
– Джоффри - малолетний маньяк, но нельзя же из-за одного засранца вешаться на шею первому пьяному мужику, попавшемуся по дороге! Нет, ты это брось. Иди-иди.
– Я не вешаюсь. И вы - не первый встречный. Вы того стоите. Надеюсь, она это оценит.
– Кто, Серсея?
– Нет, хозяйкина племянница. Санса. Ваша зазноба.
– Никакая она мне не… Все, я устал. Думаю, мне лучше лечь. А тебе – пойти в комнату. И тоже. Лечь, в смысле. Полагаю, найдется какой-нибудь малец, что через месяцок в твоем новом колледже утянет тебя в свою постель. И уверен, что у вас все сложится. У кого-то ведь должно хоть изредка получаться…
Горничная подняла на него глаза. И какого Иного у них всех этот преданный взгляд. Как у ребенка, что смотрит на любимую учительницу. Хорош учительница…Пьяный в дымину старый пень с обожженной мордой. Тьфу, тошно.
– Спасибо, сэр.
– Ага. Пожалуйста. А теперь иди. Что-то нехорошо…
Пес очнулся в районе трех утра, сидючи в обнимку с туалетом. Уже неплохо. Он перетащился на кровать и снова отрубился. Утро застало его врасплох невыносимым солнцем, бьющим в опухшие от выпивки глаза и неприятным ощущением, что сейчас до неприличия поздно. Он глянул на телефон – 8 утра. Матерь всеблагая – Серсея ведь собиралась в город, вчера сказала ему перед ужином! Пес выглянул в окно. Вот они все, еще толпятся у машины. Надо было как-то их обойти. Из флигеля его вывела горничная, проводив до застекленной веранды, от которой у нее был ключ. Пока Серсея бегала, как заведенная, вперед-назад – она наметила какие-то покупки и брала всех детей с собой – Сандор успел наскоро вымыться и переодеться во что пришлось под руку. Опять словно дежа-вю. Горничная сунула ему в холле стакан с водой и три белые таблетки.