Это было в Коканде

Никитин Николай Николаевич

Юсуп взглянул в лицо Кариму.

– Вот отчет...
– сказал Юсуп, положив на письменный стол свою сводку по Бухаре.

"Что он так смотрит на меня?" - подумал Карим.

Взгляд Юсупа сейчас ему напомнил другие взгляды, взгляды его друзей и сотоварищей по преступлениям. Час тому назад здесь были двоюродный брат Курбан, и Фрадкин, и Мулла-Баба, явившийся к нему в секретариат будто бы с жалобой на неправильные действия фининспекции. Здесь же был и Вахидов. Эта четверка спрашивала его, п я т о г о, - до каких же пор он будет так легко уступать головы и умерщвлять своих. "Разве убийства таких

людей, как Хамдам, способствуют успеху нашего дела? Чего ты боялся?" - допытывались они. Курбан чуть ли не открыто называл его трусом.

Они требовали от Карима отчета.

"То, что Хамдама сейчас нет в живых, чревато последствиями!
– говорил Курбан.
– К кому я поеду, если Фергана осиротела?.. Лучше бы ты убил тысячу людей и сумел бы выкупить Хамдама".

"Ты заставил Мулла-Бабу отправить его на тот свет. Это было легко сделать", - ядовито, но с вежливой улыбкой сказал Вахидов и взглянул на Фрадкина.

Фрадкин улыбался. Мулла-Баба, шевеля губами, читал молитвы. Все они глядели друг на друга, как змеи, сидящие в одном гнезде. "Неужели я с ними чего-нибудь добьюсь?" - подумал Карим. Он накричал на них, заявив, что никто из них не имеет права требовать от него объяснений.

"Если власть будет думать о том, как объяснить каждый свой шаг, она перестанет быть властью, - жестко сказал он.
– И помните: кто подымал руку против меня, тот не выезжал из Средней Азии живым. И не уедет, пока я жив!" - добавил он.

С этими словами он отослал их. Он загнал их, каждого в свое стойло. Опасный, неверный Хамдам, который мог когда-нибудь встать на дороге, мертв.

Блинов далеко... Еще остается Жарковский, но это сладится, он человек с пятнышком. Карим был доволен.

Когда Юсуп вошел в кабинет, Карим приветливо сиял.

Но молчание, длившееся минуту, показалось ему необычайным. Улыбаясь, он протянул Юсупу кожаный портсигар с папиросами. Юсуп, отказываясь, покачал головой. Карим присмотрелся к нему, стараясь понять его мысли, и быстро сказал:

– Хамдам-то помер. Вот неожиданность!

Юсуп думал именно об этом. Вскинув голову, он крикнул:

– Да, да! Что такое?

– Смерть, - спокойно ответил Карим.
– Она не разбирает.

– Но почему все развалилось? Почему всех выпустили?

– Ну! Это надо спросить Жарковского... Может быть, так надо... многозначительно проговорил Карим.
– Мало ли по каким причинам. Мы не знаем.

Юсуп снова покачал головой, показывая сейчас, что он соглашается с Каримом. За минуту до этого он касался рукой револьвера, он был вспыльчивым человеком... Но у него была привычка военного - сперва осмотреться и, прежде чем принять решение, учесть обстановку.

– А это верно, что труп Хамдама вскрывали?
– спросил он.

– Да...
– ответил Карим.
– Ну, дело не в этом. Вскрывают всех. Но я послал отсюда в Коканд специально профессора Самбора.

– Знаю Самбора. Я лежал у него в клинике. Ну, и что же?

– Ничего, - Карим вздохнул.
– Хочешь, я дам тебе прочитать протокол... то есть копию! Оригинал, конечно, в ГПУ.

Порывшись в бумагах, он вытащил листок - копию протокола вскрытия:

– Вот.

У Юсупа слегка задрожали руки. Он пробежал глазами: "...тела Хамдама Хаджи... вскрытие производил судебно-медицинский эксперт гор.

Ташкента профессор Самбор".

Далее сообщалось, что на трупе ни внешних, ни внутренних признаков насильственной смерти не обнаружено. В заключение профессор Самбор писал: "Смерть произошла от паралича сердца на почве крупозного воспаления, кроме того Х. Х. страдал воспалением двустворчатого клапана сердца, миокардитом, склерозом венозных сосудов сердца и аорты. Н а с и л ь с т в е н н а я с м е р т ь и с к л ю ч а е т с я".

– А почему подчеркнуто?.. Думали, что убит?
– спросил он, глядя на Карима.

– Были слухи, что отравлен. Может быть, верно... Все может быть, сказал Карим.

– Ну, как же?.. Ведь Самбор - знающий человек, - проговорил Юсуп, взмахивая листком.

– Ну-у, - протянул Карим.
– Есть многое на свете, друг Горацио... Знающие не всегда все знают.

– Ну кто? Кто мог? Кто мог это сделать?

– Свои.

– Боялись разоблачений?

– Конечно! Этот человек много унес с собой в могилу, - хладнокровно ответил Карим, почесывая висок.
– Это означает, что мы ничего не сделали, что наш классовый враг оказался изворотливее, хитрее, чем мы ожидали... говорил Карим, закуривая новую папиросу.
– Прохлопали! Скоро начнется сев, - продолжал Карим, вспоминая свою речь, напечатанную в газете.
– С дорог весны мы должны убрать всех оппортунистов, всех бюрократов, всех классовых врагов... мерзавцев, негодяев!

Юсуп смотрел на узкие, как две ленточки, губы Карима.

– Надо выработать ряд жестких мер... Устроим специальное заседание... Обсудим... Надо быть начеку... Начеку!
– отрывисто, властно, с энергией и ненавистью в голосе говорил Карим, устремив взгляд на чернильницу. Затем с чернильницы он перевел взгляд на Юсупа.
– А главное - надо во что бы то ни стало поймать врага, - добавил он, будто чувствуя, что чего-то не досказал.
– И я поймаю его. Клянусь!

– Ты так это говоришь, таким тоном, как будто ты не уверен в этом, сказал Юсуп и рассмеялся.
– Неужели ты в этом не уверен?

– То есть как не уверен?
– спросил Карим и вдруг почувствовал, что он краснеет в первый раз в жизни и что руки у него мгновенно стали мокрыми и горячими. Этот совершенно невинный по форме вопрос, такой легкий, такой простой и такой, по существу, глубокий, вонзился в Карима, точно игла, и вдруг нарушил годами выработанную привычку быть готовым ко всему. Ни одно прямое, брошенное в лоб обвинение никогда не подействовало бы так на Карима.

– Хоп, хоп!
– сказал Юсуп.
– Мне надо идти. До вечера!

– До вечера, - повторил Карим и улыбнулся, чувствуя, что делает это последним напряжением нервов, потом протянул руку Юсупу и крепко ее пожал. Он проводил Юсупа до двери, а когда дверь за Юсупом закрылась, он схватился за портьеру и так дернул ее, что материя затрещала. Портьера повисла на одном последнем кольце.

Лицо Карима перекосилось, как будто кто-то ударил его по голове. Он опустился в кресло и просидел в нем минут пятнадцать, не двигаясь, молча прислушиваясь к звону капель за окном, падавших с методической точностью, будто часы, отбивавшие секунды. У него слегка закружилась голова... Он быстро провел рукой по волосам, успокоил себя и нажал кнопку к Вахидову, чтобы сдать ему подписанные бумаги.