Это было
Шрифт:
Счастливый, он под завистливые взгляды деревенских мальчишек забрался на заднее сидение. Машина сделала лихой разворот и исчезла в клубах пыли.
Только через полгода мать разузнала, куда муж увез ребенка. Но она не поехала забирать его, рассудив, по-своему здраво, что городская, сытая, необременительная жизнь – более счастливая участь для ее Мишки, чем тяжелое деревенское житье-бытие. Да и неожиданная свобода давала ей возможность позаботиться о себе.
Прошел еще год. И снова к дому подъехала машина. На этот раз рядом с офицером сидел круглолицый мальчик в новом матросском
После недолгих уговоров мать согласилась, чтобы мальчик остался с отцом.
Тот был строг и не всегда был справедлив: нередко пускал в ход ремень – главный педагогический аргумент в те времена. Показывать родительскую любовь считалось слабостью. Детей растили в почтительном страхе, но так, в страхе, в предвоенные годы жила вся страна.
С матерью мальчик виделся редко, раз-два в год. Худая, изработавшаяся, рано постаревшая женщина с суровым лицом стала ему совсем чужой.
Летом 1941 года фашисты без боя вошли в город, где жил мой дед с семьей. Жарким июльским полднем запылила дорога под колесами десятков мотоциклов, на улицах зазвучала чужая речь. Люди в форме, добродушно ухмыляясь, по-хозяйски заходили в дома. Жители встречали их по-разному: кто-то с молчаливой настороженностью, кто-то с плохо скрываемой ненавистью, кто со страхом, были и такие, что с хлебом и солью.
Дед получил задание вступить в немецкую полицию и готовить диверсий в тылу врага.
Фашисты охотно брали местных жителей на службу, но оружия им не давали и домой не отпускали. Полицейские жили в школе, окруженной колючей проволокой.
Мальчик носил туда отцу обед. Тот, неузнаваемый, чужой в поношенном зеленом мундире, ждал его у забора, торопливо забирал еду, быстро, жадно ел. Мальчик хватал пустую посуду и бежал домой – подальше от пугающе изменившегося отца.
Но на пятый день отец к забору не подошел. Мальчик ждал час, второй, не решаясь ни позвать его, ни уйти. Тяжелые миски звякали в узелке. Через щель он видел, как несколько человек в такой же, как у отца, зеленой форме, торопливо закидывают землей какую-то яму.
Когда двор опустел, к забору подошел немолодой немец и жестом подозвал его. Взгляд его выцветших голубых глаз казался незлым, и мальчик подошел. Немец шепнул ему на ломанном русском языке: «Иди! Нет, твой отец здесь! Нет. Совсем. Не ходи еще, иди, иди».
Испуганный мальчик бросился домой. Мачеха пошла в участок и узнала, что кто-то из местных жителей донес, что отец – офицер Красной Армии. Фашисты заставили других полицейских закопать его живым. Мальчик был невольным свидетелем казни своего отца, но не догадался об этом.
Мачеха горевала недолго. Через месяц в гости к ней стал захаживать немецкий офицер.
Прошел месяц войны, другой, год, следующий. Стало казаться, что фашисты пришли в страну навсегда.
Но холодным осенним утром 1944 года мотоциклы снова заполнили улицы города, буксую в глубоких лужах, они покидали город. На этот раз люди в черных мундирах не улыбались.
Жители городка, выстроившись у дороги, наблюдали за их отъездом. Когда мальчик вернулся домой, там никого
Четырнадцатилетний мальчик остался один. Никому не было до него дела. Проголодав неделю, мальчик решил идти к матери.
Он прошел полсотни километров без еды и денег. Только это спасло его от мародеров, бродивших по дорогам войны.
Голодный и измученный, он вошел в родной дом. Мать возилась на огороде, в хате по полу ползал годовалый братик. Увидев старшего сына, женщина недовольно сказала: «Мне тебя кормить нечем». Мальчик расплакался. Мать вытерла ему лицо подолом и сказала:
– И чего ты плачешь? Я ж тебя не выгоняю.
Она недавно овдовела – с фронта пришла похоронка на второго мужа – и снова в одиночку управлялась с хозяйством и домом.
До их городка, отрезанного бездорожьем, фашисты не дошли. Люди три года войны жили плодами своих трудов. Но после войны легче не стало. Мать, подстегиваемая бедностью и жадностью, работала не покладая рук и экономила на всем. Жили впроголодь.
Подростки войны, несчастное поколение неприкаянных, не успевших узнать ни любви, ни заботы, но увидавших слишком много смерти, крови, страданий. Жизнь научила их, рано повзрослевших, жестокости и цинизму, и почти не дала уроков добра и милосердия.
Весной 1946 года в деревнях начался лютый голод: власть забрала продукты для города, а земля еще была пуста. Деревенские мальчишки, измученные голодом, особенно невыносимым, когда тебе пятнадцать лет, взломали вагон на ближайшей железнодорожной станции в поисках съестного. Их схватили.
Законы сурового сталинского времени были беспощадны: расстреливали и двенадцатилетних. Отцу «повезло»: за грабеж в организованной группе он получил «только» 10 лет лагерей.
Так мой отец в числе тысяч других заключенных оказался в Норлаге – лагерь, организованном для строительства горнометаллургического комбината в суровых условиях Заполярья. Туда со всей страны свозили заключенных: нужны были и рабочие руки, и специалисты.
Условия в лагере были самые тяжелые. Зима на Крайнем Севере кажется бесконечной: снег выпадает в начале сентября, а тает лишь к середине июня. Полгода солнце на небе не появляется, полгода – не заходит. Зимой – сорокаградусный мороз и ледяной ветер. В таких условиях заключенные строили комбинат и город – Норильск.
В этом сталинском лагере, как и в любом другом, среди заключенных было много образованных людей. Соседями отца по бараку были инженер, учитель, священник, напарником на работе – профессор. Мужчины разного возраста, оторванные от семьи, друзей и любимого дела на многие годы.
Но ни тяжелый труд, ни изоляция не могут избавить человека от потребности в привязанности, от желания защитить более слабого и беззащитного. Отец годился им в сыновья. Узнав, что до войны он успел закончить только пять классов, соседи по нарам взялись помочь ему с учебой,
Инженер объяснил математику и физику. Профессор славистики читал ему на память стихи, пересказывал романы Толстого и Тургенева. И на всю жизнь заразил отца любовью к книгам. Именно благодаря этим людям отец узнал радость познания.