Это лишь игра - 2
Шрифт:
Я чувствую, что густо краснею. Хорошо хоть темно, и он не видит этого. Его губы касаются моего виска, и меня тут же осыпает мурашками…
— Герман, пожалуйста, не надо… — шепчу я, отклоняясь к окну, пока еще могу себя контролировать.
— Не надоело тебе с собой бороться?
Он, может, и отодвинулся, но лишь совсем чуть-чуть. Я все равно ощущаю его дыхание, и каждый выдох словно электрический разряд по коже.
— Пойми, я по-другому не могу, — отвечаю и сама слышу, как подрагивает собственный голос. — Мы чудесно провели с тобой сегодняшний день. Волшебно
— Не драматизируй, Леночка. Не надо жалеть ни о чем, если тебе было хорошо, а уж тем более — если было волшебно. В другой раз…
— Нет! Герман, нет. Не будет больше никакого другого раза. Ты, по-моему, забыл, что мы оба не свободны. У меня Антон, у тебя… Да, я помню, ты говорил, что порвешь с Викой. Но пока ты всё еще с ней, ты живешь там… ты — часть их семьи, их мира, — быстро распаляюсь я. — Тебе вон ее отец звонит, сынком называет…
Я осекаюсь. Черт, так глупо выдала, что подслушивала его разговор с Леонтьевым. Ой, да и пусть. Однако продолжаю уже совсем не так уверенно.
— То, что мы делали… это называется измена. И любовь не является для нее оправданием.
— А перед кем ты собралась оправдываться, Леночка? — насмешливо спрашивает Герман.
— Хотя бы перед собой. Хорошо, что мы не зашли еще дальше. Иначе… не знаю… я не смогла бы себе такое простить… Да мне и так от самой себя противно…
— Почему тебе противно? Потому что полдня была счастлива?
Он злится, что ли? И я почему-то сразу теряю весь запал.
— Жаль, что ты меня не понимаешь, — говорю тихо.
Герман отодвигается, поднимает спинку кресла, садится прямо, а мне вдруг от этого становится грустно. Ну не дурдом ли? Куда уж ему меня понять, если даже я сама себя не очень-то понимаю.
Сложив руки на руль, Герман минуту-другую сидит молча, глядя перед собой в ночь. Потом, вздохнув, говорит:
— Почему не понимаю? Понимаю. Я тебя все-таки неплохо изучил. — Голос его теперь звучит устало. — Только и ты меня пойми. Я не хочу потерять тебя снова. Ты нужна мне. Сколько б ты ни упиралась, ни цеплялась за эти свои «должна и обязана», я все равно не отступлю.
— Но я не оставлю Антона… — качаю я головой. — Герман, пожалуйста, не надо. Ничего у нас не будет больше, извини.
— Я это уже слышал. Когда мы в прошлый раз с тобой целовались… в твоем подъезде, — усмехается он.
Все-таки хорошо, что темно и ему не видно моего лица.
— Мне пора. Спасибо и… пока. — Я торопливо открываю дверцу.
— Кстати, а что ты мне хотела рассказать? — спрашивает вдруг Герман. — Перед тем, как позвонил Леонтьев.
— Что? А-а… лучше потом… в другой раз… поздно уже… мне правда пора.
— Вот видишь — ты уже и сама признаешь, что будет другой раз.
Я осторожно открываю дверь, разуваюсь, прохожу на цыпочках в комнату, стараясь не шуметь. Не хочу разбудить бабушку.
В темноте раздеваюсь, затем достаю из сумки телефон, чтобы поставить будильник, но он, оказывается, полностью
Просматриваю их с тревогой, внезапно сжавшей сердце. Почти все от Юльки и парочка от Антона. Звонки от Антона меня сейчас не очень беспокоят, а вот от Юльки… Не дай бог, что-то еще случилось!
Дурное предчувствие поднимается как тошнота к самому горлу.
Проверяю мессенджер, но там лишь одно-единственное сообщение от Юльки, из которого ничего не ясно.
«Лена, ты где? Позвони как сможешь!».
Порываюсь тут же звонить, но спохватываюсь, что сейчас слишком поздно — третий час. Но и ждать до утра невыносимо. Пишу ей ответ:
«Прости, телефон сел. Что случилось?».
Но мое сообщение так и остается непрочитанным, отчего я пугаюсь еще больше. А заодно вспоминаю звонок Леонтьева. Неужели этот урод, его сын, вытворил что-то еще?
До рассвета я ворочаюсь без сна. На душе тяжело и тревожно. Я маюсь, тороплю время. Скорее бы утро! Хоть что-то узнать… Раз за разом проверяю мессенджер. Ничего.
Может, Юлька, конечно, спит, ночь ведь. Потому и не отвечает. Но страх не утихает. Воображение рисует картины одна хуже другой. И к утру я едва не схожу с ума.
Бабушка просыпается за полчаса до моего будильника, и я, заслышав шум, сразу же вскакиваю. Высовываюсь из своего закутка.
Она сидит в ночной рубашке на кровати, зевает, потирает шею. Но, увидев меня, испуганно вздрагивает.
— Ой! Леночка… Ты здесь? Ты вернулась? А когда?
— Ночью, ты уже спала.
— А Юля там осталась?
— Где там? — не понимаю я.
— Ну как? — смотрит она озадаченно. — Там, в Листвянке… Или она что, не приехала к тебе? А собиралась…
— Ничего не понимаю. Юля сюда к нам приходила?
— Да, прибежала вчера вечером как заполошная. Будто за ней черти гнались. Тебя спрашивала. Мне кажется, у нее что-то случилось. Она была прямо сама не своя, какая-то напуганная или взволнованная. Пила… я ей воды дала… а у самой руки ходуном, стакан удержать не могла. Выронила, давай осколки собирать, извиняться… А я ей: "Да ерунда какая". Смотрю — а ее трясет, бедную. Потом вообще тут разрыдалась. Но ничего толком не объяснила, я спрашивала. Отпускать ее не хотела… Но ей ты зачем-то была нужна. Срочно. Ну я и сказала, что ты после школы сразу поехала к Антону. Она, вроде, к тебе туда помчалась. На такси… И что, не доехала?
— Я не знаю… — выдавливаю из себя севшим голосом, чувствуя, как внутри все леденеет. — Меня там не было.
— Разве ты не к Антону вчера поехала? — удивляется бабушка. — Ты же сказала, что в Листвянке…
И я вспоминаю, что бабушка действительно звонила еще днем, когда мы с Германом только-только приехали. Как обычно спрашивала, где я, как я, когда домой вернусь. А Юлька, видимо, прибежала позже, когда у меня уже телефон отключился. Господи, что же произошло?
— Я… меня не было вчера у Антона, — говорю я глухо, отводя взгляд. Стыд жжет лицо.