Это моя дочь
Шрифт:
Сил на улыбку нет. Глажу её по коленке, и она гладит меня в ответ. Беру в руки вилку — Шахов прав, чтобы не случилось в этом мире, какие бы драмы не терзали моё сердце, ребёнок должен кушать.
Едим. Молчим, только приборы стучат. Дашка, и правда, оголодала, ест хорошо и с удовольствием. За нашими спинами иногда появляется официант в форме, следит за состоянием наших тарелок, подливает напитки. В моем бокале вино, но опьянение это меньшее, что мне сейчас нужно.
Ловлю взгляд Шахова, он кивает, я понимаю, что разговор придётся продолжить и малодушно мечтаю умереть, потом вспоминаю про Дашку. Ради неё
— Дашуль, — прошу я, — поиграй немного с няней хорошо?
— Но я не хочу няню, — упрямится она. — Я тебя хочу! И ночью ты тоже обещала не уходить и ушла!
— Я просто сходила покушать, — солгала я. — А ты испугалась!
Дашка смотрит серьёзно, потом кивает и позволяет няне её увлечь. Шахов в это время стоит рядом со мной.
— Удивительно, — качает он головой. — Совершенно другой ребёнок.
— Просто мне она доверяет, — устало отвечаю я. — А вам нет. Вот и вся разница. Давайте, добивайте меня уже.
Идём в кабинет. Я снова сзади и смотрю ему в спину. Одни там мы недолго остаёмся — входят две женщины в медицинской форме.
— Чтобы развеять все сомнения анализы возьмут у вас. Несколько независимых экспертиз. Буккальный эпителий, то есть соскоб с внутренней стороны щеки, и венозная кровь. Сравнивать будем и с моей дочерью, и…с первой малышкой.
Бросаю затравленный взгляд на медицинских работников — им все равно. Они просто делают свою работу. Я послушно открываю рот, позволяю выкачать из меня две полных колбы крови. Я молча надеюсь на чудо, изо всех сил, что у меня ещё остались.
Вместе с кровью будто вытягивают желание жить. Когда все заканчивается, выхожу из кабинета, иду искать Дашку. Мне нужна она сейчас, как никогда, мне нужно об неё отогреться.
— Чудо, — прошу я одними губами, так, чтобы Шахов, который идёт рядом, словно боится оставить меня одну, не услышал. — Одно чудо, только одно единственное, большего и не нужно…
Дашка в большой игровой комнате. Сидит тихо, затравленно — меня ждёт. Увидела, улыбнулась, ко мне бросилась. Я подняла её на руки, такую живую, родную, тяжеленькую. Повернулась к дверям, и…
Шахов. Просто стоит и смотрит на нас. В тот момент я поняла — чуда не будет. Я первый раз так близко вижу их одновременно, Дашку и Шахова, при свете дня, и понимаю вдруг, что глаза у моей дочки такие красивые отнюдь не из-за генетического каприза матушки-природы. У Даши глаза Шахова.
Глава 19. Демид
Мы как то молча решаем, что результатов экспертизы Ольга будет дожидаться в моем доме. Я ничего не говорю, она ничего не спрашивает. Молчим. Просто я понимаю, что не могу сейчас прогнать эту женщину, которой нет места в моей жизни.
Всего двое-трое суток, я доплачиваю за срочность экспертизы. Потом у неё не будет оснований здесь оставаться. Сейчас же… Она молчит. Чаще — смотрит в никуда. Взгляд страшный, пустой. Такой мне знаком. Так смотрела Настя, когда умирала наша первая дочь. Так смотрел я, который, несмотря на все свои деньги так и не смог ничего сделать. Это бессилие. Это отчаяние. Это пустота.
Улыбалась она только девочке. Стоило ей на неё глянуть, и Ольга сбрасывала с себя звериную тоску и улыбалась. Даже смеялась. Танцевала с ней танцы в большой игровой комнате. Они словно поняли, что эта комната
— Она здорова, — мягко сообщила мне доктор. — Не выдумывайте ничего. Ситуация, в которую вы попали, почти не разрешима. И Ольга в ней такая же жертва, как и вы. Не делайте ей больно. И пожалуйста, уберите охрану, она не навредит малышке.
Господи, где бы набраться сил, чтобы просто — быть. Как-то прожить эти дни до получения результатов. Сказать их Ольге. И попрощаться с ней. А потом — завоевать доверие своего ребёнка.
Очень тяжело было убрать охрану. То есть, периметр дома все время охраняли. Убрать людей от Ольги, чтобы они не ходили за ними след в след, следя за каждым шагом. Я не мог ей доверять. И не мог полагаться на камеры — они отнюдь не по всему дому, слепых зон хватало. И устанавливать камеры сейчас, тоже только плодить недоверие. Я решился и не пожалел — Даша стала смеяться, только когда мужчины ушли.
В следующую ночь они спали в гостевой комнате. Сами её нашли, сами заселились. Я понимал, почему — Ольге было невыносимо в той комнате. А значит, она знала все, пусть и отказывалась принимать. Днем гуляли с Дашей по саду, я в окно смотрел. Морозы утихли, но снеговика не слепить — снег сухой и твёрдый. Только Ольга откуда-то притащила лопату, и принялась строить штаб. Мне так остро хотелось к ним, уж я лопатой орудую куда лучшее неё, и Дашка бы смеялась, и стены штаба росли. Но… Я лишним там был. А чтобы дело шло лучше, отправил к ним Петровича — тому за шестьдесят, и Даша не так его боялась, как охранников. С Петровичем штаб удался.
Они заходили домой, грелись, пили чай горячий, а потом снова шли на улицу — целый день так. Это было немного дико даже и неприемлемо — за годы первого отцовства я привык к тому, что дитя невероятно хрупко. Ее надо беречь. И что любая маленькая простуда перерастает в бронхит, а то и воспаление лёгких, и малышка сляжет надолго. А в Дашке столько жизни…
Уснуть мне помогал виски. Сон был тяжёлым. В нем была то беременная Настя, то беременная же Ольга. Обе наши малышки, и та, которой уже нет, и та, что спит сейчас в одной из комнат моего дома. Каждую ночь. Иногда я спал крепко, вспоминая сны лишь следующим днем, иногда просыпался, пытаясь унять бьющееся сердце, глядя в темноту.
Сегодня — проснулся. И не понял даже сразу, от чего. По ощущениям, спал совсем немного, голова тяжёлая, сонливость накатывает, но уснуть дальше, так же, как и проснуться до конца не выходит. Что-то мешает.
Я даже не понял, что я не один в комнате. Да что там — в постели. Не понял до тех пор, пока не ощутил её прикосновение, поневоле вздрогнув. Ольга же, а это точно она, не теряя времени скользнула ко мне под одеяло. Надо признать — сегодня она уже не походила на сосульку.
—Матерь Божия, — поразился я. — Вы что, голая?