Это моя школа
Шрифт:
— Очень соленый.
Бабушка со вздохом отняла у него и эту диковинку:
— Всего не перепробуешь, Мишенька.
В эту минуту папа порылся в чемодане и вынул что-то завернутое в полосатую, серенькую с голубым, материю.
— Вот смотрите, — сказал он и, развернув сверток, достал оттуда череп какого-то хищного зверька с острыми клыками.
— Тоже каракут? — спросил Миша.
— Нет, Мишенька, не каракурт, а особая порода степного хищника. Родственник нашего волка.
— Так ведь волк большой?
—
— Постой, Сережа, — вдруг сказала мама, приподнимаясь с места. — А во что ты завернул этого своего волчонка? Что-то знакомое…
— Понимаешь, Иринушка, — сказал виновато папа, — совершенно не хватило упаковочных средств. Пришлось оторвать…
— Рукав от рубашки! — с упреком сказала мама. — Так ты бы уж лучше от нижней оторвал, а это ведь верхняя и еще совсем хорошая!
— А ведь правда, — сказал папа. — Не догадался. Да разве это такая беда? Подумаешь — рукав! Ведь его и назад пришить можно. Еще крепче будет.
Мама с бабушкой переглянулись и почему-то обе засмеялись.
— Смейтесь, смейтесь, — сказал папа. — Посмотрим, что вы сейчас скажете.
И он достал из другого оторванного рукава три плоские чашки без ручек. Одна оказалась с трещиной.
— Ох, — сказала бабушка, — три чашки вез и то не довез. Надо было их в мягкое уложить.
— Нет, — сказал папа, — эту я уж такой и купил. С трещинкой.
Бабушка покачала головой:
— Ох, горе-покупатель!
Но мама почему-то обрадовалась. Она поставила в ряд на стол все три чашки и стала их разглядывать, то отодвигая, то придвигая к глазам.
— Вот за это спасибо! — сказала она. — Молодец! Просто молодец. Какой рисунок чудесный. А эта пиала с трещинкой — прямо чудо! Лучше всех. Так мне это пригодится!
— Для эскизов, мамочка? — спросила Катя.
— Ну конечно!
— Ага! — сказал папа. — А вы еще меня ругаете, что я недогадливый.
— Нет, ты очень догадливый! — убежденно сказала Катя. — Правда, мамочка?
— На этот раз — правда.
— То-то же, — сказал папа и, наклонившись, достал из чемодана целую пачку каких-то снимков. — Видите белое озеро? Это и есть залежи галита.
Все посмотрели. На снимке виднелся пологий склон песчаного холма, а вдали белело озеро.
— В окрестностях этого озера нас однажды застигла песчаная буря, — спокойно, как будто между прочим, заметил папа. — А вот это гипс.
Он положил на ладонь прозрачную, как стекло, пластинку, провел по ней ногтем, и на пластинке осталась тоненькая черточка.
— Постой, — сказала мама, — гипс гипсом, а почему ты мне ничего не писал про эту песчаную бурю?
— А чего ж тут писать? Дело обычное, — пожал плечами папа. — Буря как буря. Вот тебе, Ириша, та рубашка, от которой я рукава оторвал. Посмотри, можно их назад пришить? А то Мишуку эту рубашку переделай…
— Ладно, ладно, ты мне зубы, голубчик,
— Ах, Ириша, — папа с досадой махнул рукой, — ну зачем я буду вам писать, что по пути вот к этому самому озеру, — и он постучал пальцем по снимку, — на нас обрушились целые тучи песка?
— Как это «тучи»? — удивилась Катя.
— Ну как тебе объяснить, дочка? Вот представь себе. Вышли мы на рассвете, еще по холодку. Потом встало солнце. Тени осталось только, что от нашего грузовичка да от верблюдов. Ну, жарко в эту пору там всегда бывает. Но в этот день было что-то невероятное. До того душно, тяжко, будто в духовке.
Вдруг небо пожелтело, стало тихо… Ну, необыкновенно тихо, словно все вокруг притаилось. И тут налетел порыв ветра, закрутился песок, понеслись песчаные вихри, взвились этакими языками. Ну, думаем, буря идет. И вправду — пяти минут не прошло, слились все эти песчаные вихри в одну сплошную завесу, и несется эта завеса прямо на нас. Мы, конечно, остановились. В такую бурю идти никак нельзя. Надо переждать. И вот представьте себе: самое страшное — это когда видишь, как пугаются верблюды. Они начинают кричать так тревожно, так жалобно, что прямо сил нет слушать. И сами, без всякого понукания, ложатся на землю… Ну, мы укрыли их брезентами и тоже улеглись под склоном бархана. Лежим ничком и ждем, что будет. И кот становится совершенно темно, как ночью. Свист, вой, гуденье… Это значит — она идет как раз над нами.
— Кто? — шепотом спросила Катя.
— Буря. Черная песчаная буря. Часа три пролежали мы так, закрывшись руками, не смея поднять головы. А когда наконец буря пронеслась и мы встали на ноги, наступило самое, я бы сказал, скверное. Все приметы дороги исчезли, как будто их никогда и не было. Где был песчаный холм — там котловина, где была котловина — там холм. Вот и попробуй разыщи базу или колодец. Три дня мы блуждали в пустыне, пока наконец не вышли по компасу на берег Сыр-Дарьи. Ну и пили же мы тогда! Прямо на коленях стояли у воды и черпали воду ладонями. А рядом, захлебываясь от жадности, пили наши верблюды. Еще бы! Знаете, какой у нас был водяной паек в эти дни? По кружке в сутки. И на питье и на мытье. Да уж тут, по правде сказать, не до мытья было. А верблюды наши бедные ни капли воды не получали.
— Ах ты, батюшки, — сказала бабушка. — И чего тебя, Сереженька, все в пустыню да в пустыню носит? Неужто этой соли твоей поближе нет?
— Есть, да не та, — сказал папа. — А если бы вы знали, какая там вода, в этой Сыр-Дарье! Желтая, мутная. Прямо — жидкая глина, а не вода. А все-таки казалась вкуснее вкусного.
— Папочка, — сказала Катя, нежно поглаживая отца по рукаву, — хочешь, я тебе водички принесу, холодненькой?
Папа засмеялся: