Это настигнет каждого
Шрифт:
Гари не знал, что на это сказать и как себя вести. Он был даже отчасти растроган, и его не отталкивало то, что Матье облек свое плотское желание в слишком откровенные, слишком опрометчивые слова. Это даже наполняло его запоздалой гордостью: что он - мальчиком - был хоть и дикарем, но несомненным участником сладостных тайных игр. Он вспомнил слова: «Я его воспитал, чтобы он чувствовал за меня. И сам я тоже чувствую за него, чувствую что-то чудовищное». Он почти улыбнулся, потому что увидел, словно воспарил
ЭТО НАСТИГНЕТ КАЖДОГО. Х<анс> Х<енни> Я<нн> <Тетрадь> II
победителем. Шла ли речь о силе, красоте, здоровье или об объеме мускулов. Только бедность умаляла его достоинство, и еще - факт рождения вне брака... Ну и что рубашка на нем нередко бывала рваной, а куртка - грязной или потрепанной.
– Подождем, что будет, - сказал он вслух, - я тоже не лишен чувств, причем не самого удобного свойства.
– Да, - ответил Матье, имея в виду лишь первую часть фразы.
– И дай мне бокал вина, - добавил Гари примирительно.
– На это я не рассчитывал. Но если ты хочешь...
– Я допью твой бокал.
Все путы, сковывавшие Матье, отпали.
– Я приготовил нам фрукты и бутерброды, - сказал он и пододвинул к Гари сервировочный столик.
– Что ж, давай поедим, - согласился матрос.
– Трапезничать с тобой: для меня это было... с тех пор, как мы узнали друг друга... одним из величайших удовольствий. Я ведь тогда почти постоянно испытывал голод. А ты совал мне в рот самые лакомые куски.
– Часто я их прежде надкусывал. А иногда тебе приходилось брать их у меня изо рта.
– Я это делал не то чтобы с охотой, но и без неудовольствия. Я думал: ты уже насытился и маленько сбился с катушек. Я же хотел одного: проглотить очередной кусок, вобрать его в себя.
– Гари знал, что все это не имеет значения, что в действительности он лжет.
Гари уже не казался лениво-расслабленным. Он старательно набивал себе рот и желудок. Матье за ним наблюдал, но сам почти не прикасался к пище.
– Кушать ты тоже умеешь, - сказал он тихо.
– С такой естественностью, какая свойственна животным... У тебя это и выглядит красиво.
Гари не ответил. Налил себе апельсинового сока, выпил. Он насытился, повеселел и стал молчаливым. Матье тоже постепенно умолк. Мысли его витали в прошлом. Дух искал и нашел воспоминание, которое никогда не изгладится. Матье не забудет, что существовал некогда мальчик Гари: единственный человек, которого он любил, как никого больше; за которого был готов умереть. Ради которого и сегодня отдал бы жизнь, если бы такое потребовалось или если бы принесло его другу пользу.
Внезапно он вздрогнул. «В самом деле?
– спросил себя.
– Без надежды на выигрыш, на ответный дар ты отдашь ему все? Сегодня, как и тогда? Как если бы еще оставался школьником, пубертатной поры, с головой, полной разрушительных идеалов?» Матье поднялся, провел
– Гари, - сказал, - спасибо, что ты пришел... что в этом смысле ничто между нами не изменилось. Вот и опять эти часы пролетели. Для меня они были прекрасны, как и все прежние моменты нашей близости. Правда, к таким моментам уже давно примешивается толика печали... и замешательства. Теперь, пожалуй, тебе пора возвращаться в город. Тебя там ждут.
Гари тоже поднялся.
– Да, - откликнулся он, - никто не знает, как лучше...
– Ладно тебе, - ответил Матье, - я знаю. Сейчас иди! А завтра в полдень, с последним боем часов, встречаемся, как всегда, на Новой королевской площади, угол Брегаде [59] . Не будем менять уже сложившийся ритуал. Пообедаем, сходим в бассейн, проведем вместе вечер...
– Да,- сказал Гари.
– Значит, договорились...
Матье протянул ему руку.
59
Новая королевская площадь (Когенс Нюторв) - центральная площадь в Копенгагене; Брегаде - отходящая от этой площади улица.
– Только, Гари, без долгих прощаний... Мое настроение изменчиво. Сейчас я, можно сказать, весел. Но если мы не расстанемся тотчас же, во мне что-то замутится.
Гари протянутую руку не взял.
– До завтра, - сказал он еще; потом раздвинул шторы, открыл окно и ловко, как дикий зверь, перемахнул через подоконник.
Матье закрыл раму, даже не выглянув наружу; привел в порядок шторы и остановился посреди комнаты. Внутренне собравшись и вернув себе способность осознанно мыслить, он шагнул к письменному столу, вновь наполнил бокал, выпил.
– Знаю, все так и будет продолжаться, пока я не останусь лежать где-нибудь на дороге, - вдруг сказал он, громко.
Едва он произнес эти слова, в дверь постучали. Он испуганно дернулся, подождал, пока постучат еще раз, и потом неуверенно сказал:
– Прошу...
В комнату вошла экономка, фру Линде.
– Простите, меня послал господин генеральный директор,- пробормотала она.
– Он просит вас спуститься к нему. По важному поводу...
Она растянула губы в кривой улыбке, а закрыла рот с предвкушением чего-то приятного.
– Вот как... Ну что ж. Передайте, пожалуйста, моему отцу, что я сейчас же... через две-три минуты... у него появлюсь.
– Спасибо, - сказала она, - я передам.
И вышла из комнаты, пятясь. Дверь захлопнулась. Теперь и Матье скривил рот; он чувствовал неудовольствие. Выпил еще бокал. Потом покинул комнату.
Начало ночи
Влиятельный глава пароходной и торговой компании, генеральный директор Клаус Бренде принял сына очень дружелюбно. Он стоял посреди комнаты, шагнул к Матье, спросил: