Это не наша война
Шрифт:
Со стороны парадных дверей послышался какой-то рокот, будто тревожное звучание литавр, он нарастал прибойной волной, расцветал яростными криками, характерным звяканьем, тяжёлым хеканьем.
– Не успеваем...
– бормочет Панорик, неотрывно глядя в ту сторону, все следуют его примеру.
Двери содрогаются от тяжёлого удара, но будучи довольно весомыми, отворяются неторопливым рывком - правая створка живее, потому как ей помогает падающий спиной назад один из караульных. Неловко обрушившись навзничь, он нелепо пытается выдернуть из шеи торчащее жало копья, скребёт влажными червяками пальцев в районе ворота, с тёмно-русой головы слетает и неровно катится шлем, а волосы, измаранные в нечто тёмное, ползают в такт затихающим биениям головы... В дверном проёме видно, как мечутся
– А-а-а!
– кто-то тонко визжит сзади, и все обернувшиеся замирают от страшной картины.
ВерДайин хрипит, но тянет свободную левую руку с кинжалом навстречу вероломному панцирнику с зелёным плюмажем. Положение умирающего вербарца таково, что сразу становится ясно, что он, заподозрив неладное, успел в последнее мгновение среагировать и прикрыть спину короля. А визжит (если быть точным и корректным по отношению к более взрослому и облечённому немалой властью человеку, тонко кричит) Его Величество. На его лице, забрызганном кровью верного товарища - друга - соратника - подданного застыло выражение неописуемого ужаса и понимания, выпученные глаза так и норовят разлететься осколками, а раззявленный немыслимо рот напоминает причудливую пещеру со сталактитами и сталагмитами зубов, дрожащую от землетрясения.
– Отец!
Ещё один крик, но вполне естественный по диапазону для этого голоса, несмотря на такой же высокий регистр и крайнее напряжение связок, вплетается в узор вечера, который только-только начинается.
Один из писарей - секретарей резко подхватывается на ноги и своей дощечкой - подставкой самоотверженно бьёт в бок обходящего короля справа второго панцирника. Чудо не происходит - пожилой секретарь безжизненной тряпкой отлетает назад, нарвавшись беззащитным телом на локтевой шип, а железная смертоубийственная машина, сделав ещё один шаг следующим замахом длинного двуручного меча легко, словно нож виноградную гроздь, смахивает с плеч голову Его Величества Элия 4 Великолепного, так и не успевшего стяжать себе славы на поле брани, дабы добавить ещё один достойный эпитет к имени, и настолько сражённый в последние мгновения жизни неожиданными вестями, что даже не изъявил воли к сопротивлению и - несмотря на повторение - был действительно сражён.
Глава 7.
Сидят в кабаке эльф, человек и гном. Выпили. Стали вспоминать интересные истории общения с женским полом. Эльф: "Сделал глоток вина, вижу, смотрит на меня симпатичная аристократка. Идём, - говорю, - я покажу небо... О-о-о, это было что-то!" Человек: "Иду с пивной немного поддатый. Навстречу эльфийка: "Эй, человек, ты мне нужен". О-о-о, это было что-то!" Гном: "Выпил изрядно. Идёт навстречу симпатичная девчонка. Говорю: "Привет, красавица, давай познакомимся!" Дальше не помню. Очнулся. "Где это я?" На груди бревно, рука на горе, голова в кустах. Открываю глаза: бревно - рука, гора - грудь, кусты - подмышка. Ужас, это - тролльчиха! О-о-о, это было что-то!"
Его Преосвященство присел на скамью, оправил полы серой сутаны и наконец-то пытливо глянул на топчущуюся, словно на горячих углях, парочку.
– Простите меня, молодые люди, - начал он тихо, но - как мимоходом отметила внимательная Руфия - раскаяния в голосе не было ни на агр, - я случайно услышал часть вашего разговора, - ушки принцессы стремительно покраснели: часть - это сколько? даже всё целиком может быть частью ещё более полновесного чего-то, - и не смог побороть любопытство, уж простите мне этот грех, - глаза святого отца в набрякших, окаймляющих поясках были ясны и прозрачны, можно даже сказать, что невиннее, нежели у ребёнка, - скажите, пожалуйста, если это не тайна, если от этого не зависит чья-либо жизнь или честь, - абсолютно серьёзно, ни намёка на улыбку, - о чём у вас была речь?
– отвернулся, протянул сухонькую руку и коснулся тыльной стороной ладони лепестков удивительно красивой
Принцесса стояла потупившись и отчего-то думала о том, что взрослые (чем старше, тем явственней) гораздо легче прощают свои прегрешения перед молодёжью, нежели какие-либо прегрешения той же молодёжи, да ещё и умудряются выторговать - именно этот глагол - в свою пользу некие условия. Она была смущена - в присутствии кардинала почти всегда так себя чувствовала. Сковано. Можно сказать, соблюдала приличия. Но своё внутреннее состояние она определяла чётко. Тем не менее, нужно было отвечать - Меньи, покрасневший и напряжённый, был ей сейчас не помощник. Что значит взрослые - люди с опытом, то есть очень многие ситуации уже пережившие на собственной шкуре и, естественно, предвидящие на шаг вперёд и готовые к разным действиям.
– О любви, - немного с вызовом ответила Руфия и подняла глаза. В конце концов, ей нечего стыдиться... Ну, кроме обмана учителя астрономии. Но ведь при определённом ракурсе её встречу с Меньи можно расценить, как... заболевание? Не простуда, верно, но... Она тряхнула головой, окончательно запутавшись.
– И что это по-твоему?
– с интересом спросил Апий, его глаза неожиданно блеснули с некой хитринкой.
– Любовь - это Единый, - отчеканила Руфия.
Кардинал неожиданно расхохотался, отчего лицо его прояснилось, расцвело, будто солнце с лучами - морщинками смеха.
– А ты взрослеешь, юная принцесса, - протянул он с улыбкой, глядя вроде и на неё, а словно сквозь.
– Всё верно, всё верно, - тихо пробормотал про себя, опуская голову, задумавшись о чём-то, и по привычке левой рукой опираясь о выставленное вперёд колено. Девушка знала, что Его Преосвященство мучают порой сильные боли в коленях, но он, вместо того, чтобы либо магически, либо лекарским образом излечить себя, стоически терпит, отмахивается от назойливых сердобольцев из своего окружения, отвечая, что Единый ради детей своих и большую боль терпел, не то что больные колени, то бишь, раз он даёт такое испытание, значит уверен в том, что человек с ним справится.
– Спустился как-то Единый к умирающему в пустыне человеку и спрашивает: "Что ты жаждешь? Проси - чем-то одним могу тебя наделить. Но помни: в конце концов свой путь ты должен пройти сам". Человек помолчал, перебирая варианты от стакана воды до прекраснейшей из женщин, вздохнул и ответил: "Дай мне любви". Единый исполнил его желание, и тот встал и пошёл, - святой отец внимательно посмотрел на Меньи.
– Знаете, отчего человек встал и пошёл?
– Потому что любовь придаёт силу?
– неуверенно ответил Меньи.
– Это правда, - перевёл взгляд на Руфию.
– Возможно он вспомнил о своей девушке - женщине...
– начала словно бы размышлять принцесса, следя за кардиналом, заметила еле уловимый кивок, обычно означавший одобрение.
– Либо чувство, что вдохнул в него Единый, обновило любовь, затёртую трудной дорогой, изобилием песка, забивающим глаза, уши, нос, изматывающим солнцем. А тут наносное исчезло, открывая окно к любимой, ждущей его, к ребёнку, ещё не зачатому, но целые караваны любви к которому уже собраны и не растрачены, - она говорила всё уверенней и твёрже, а Его Преосвященство, откинувшись на спинку скамейки, полуприкрыв глаза, с видимым удовольствием слушал её.
– А также о родителях, - порывисто дополнил Меньи.
– Что?
– недоумённо обернулась, сбитая с мысли, Руфия.
– Ну...
– замялся тот.
– Он мог вспомнить и о родителях, которые ждут его, своего сына, и его смерть или исчезновение могут стать неподъёмным грузом для пожилых людей.
– Да, - подтвердила принцесса, - он понимает, что не имеет права оставаться здесь, посреди пустыни, напоённый родительской любовью, ибо может так сложиться, что на его совести будет грех родительской смерти.
– Руфия задумчиво посмотрела на святого отца.
– Любовь - это очень много того, что вокруг, к чему ты относился с любовью, и что отвечает тебе взаимностью. Это и друзья, которым не будет тебя хватать, и вскормлённое ещё щенком животное, и сад, поливаемый твоей рукой, и книги, лежащие в определённом порядке, и люди, своим дыханием наполняющие жизнь... Да?