Это (не) твой ребенок
Шрифт:
Врач пропальпировал живот, прослушал.
— Ну что, милочка, надо сдать кровь, чтобы определить уровень ХГЧ, затем проведем ультразвуковой скрининг. Не переживайте, это обычная процедура после аварии. Необходимо определить состояние плода. — Он вышел из палаты, оставив их наедине.
— Паша, мне страшно, — глаза Марины наполнились слезами, в горле стоял ком, она смотрела на него с надеждой.
— Девочка моя, не думай о плохом. Вокруг врачи. Они помогут нашей малышке.
Медсестра, появившаяся с набором шприцов, попросила его выйти. Павел позвонил Лаврецкому, который попросил кратко
— Буду через 10 минут.
Эти минуты показались Павлу вечностью. Он метался по коридору, стараясь отогнать мрачные мысли:
— Нет, так не бывает! Даже снаряд не попадает в одну воронку дважды.
В конце коридора появился Лаврецкий. Его размашистая походка и низко опущенная голова не предвещали ничего хорошего.
— Почему не позвонили сразу? — бросил он на ходу и, минуя Павла, направился в ординаторскую. Красницкий припал к двери. Из обрывков доносившихся фраз разобрать что-либо было практически невозможно. Их смысл был ему непонятен.
— 33 неделя… отсутствуют… замершая… искусственные… вызывать… — это был голос лечащего врача.
Лаврецкий четко и категорически настаивал:
— Не даст результата. Счет идет на минуты. Иначе…
Павел прислонился к стене. Сердце остановилось. Было трудно дышать.
Из ординаторской вышли двое. Они прошли мимо него стремительными шагами. Лечащий врач отдавал приказания. Единственное, что удалось осмыслить Красницкому:
— Готовьте операционную…
Он опустился по стене и долго сидел на корточках. Нашел в себе силы встать на ноги, когда увидел каталку, а на ней — его Маришу, бледную, испуганную, одинокую и такую потерянную. Рванулся к ней навстречу. Его отстранили.
Прошло более двух часов. Дверь операционной распахнулась. Марина под действием наркоза лежала спокойная. Ее лицо было мертвенно-бледным, безжизненным. Павел пытался подойти к жене. Его не подпустили.
Он стоял посреди коридора, не понимая, что происходит, чего ему ждать, жив ли его ребенок. Увидев Лаврецкого, утиравшего со лба пот, бросился к нему. Тот устало проговорил:
— Девочку удалось спасти. Но она очень слаба. Первые два-три дня станут решающими. Если она переживет их, значит будет жить. Ваша жена потеряла много крови. Ей нужен покой. Идите домой. Утром все будет ясно.
Рядом стоял лечащий врач, усталый и смущенный. Он ободряюще похлопал Павла по плечу:
— Бог даст, выживет.
Его слова вызвали у Павла гнев: — Что значит «Бог даст»? А они на что? Но Лаврецкий отвел его в сторону, предвидя взрыв негодования Красницкого.
— Я отвезу Вас домой. К жене все равно сейчас нельзя. По дороге подробнее объясню ситуацию. Пойдемте, пойдемте.
Увлекаемый этим полубогом, Павел повиновался.
— Крепитесь, — не утешал, а словно требовал этот удивительный человек, примчавшийся по первому зову к ним на помощь. — Поймите, мы не Боги. Мы сделали все, что было в наших силах. Вследствие удара у плода нарушилось снабжение кислородом. Возникла опасная ситуация, при которой останавливаются процессы внутриутробного развития. У нас это называется замершая беременность. Особенно опасна она в третьем триместре беременности.
Он тяжело вздохнул и добавил:
— Кесарево сечение стало единственно возможным вариантом на фоне физической слабости Вашей жены и абсолютного отсутствия схваток.
— Молитесь, — добавил Лаврецкий, высаживая Красницкого у подъезда. Мысленно я с Вами. — Как ни странно, он добавил те же слова, которые так разозлили Павла еще в больнице: — Даст Бог, все будет хорошо.
И он молился. Он взывал к Богу, то умоляя, то угрожая.
Это была ужасная ночь, в ней реальность смешалась с жуткими сновидениями. Он просыпался в холодном поту и вновь проваливался в сон, вознося своими словами молитвы, которые шли от самого сердца…
Марина проснулась от тихого шепота. В ее палату положили совсем молоденькую девчонку, лет восемнадцати. Рядом сидела медсестра и тихим голосом убеждала ее в чем-то:
— Не спеши. Подумай хорошенько. Ведь ребенок — это счастье, это радость.
Соседка по палате молчала. Она отвернулась к стене и, не желая ничего слушать, накрыла голову подушкой.
— Мила, Мила, — не успокаивалась сестричка, — ведь у твоей дочурки нет никого, кроме тебя. Не оставляй ее. Ты не простишь себе это. Одумайся…
Марина пошевелилась. Медсестра подошла к ней.
— Очнулись. Вот и хорошо. Я позову врача.
— Где моя дочь? — ослабленным голосом спросила Марина. — Принесите мне ее, пожалуйста.
— Да, конечно, но сначала Вас осмотрит доктор.
Марина вздрогнула. Почти эти же слова она уже слышала.
— Я хочу видеть свою дочь, — она пыталась встать, но сил не было.
— Лежите, Вам нельзя вставать после операции.
— Операции? — пронеслось в мыслях, — опять операция? — Глаза заблестели: — Я хочу видеть дочку, принесите ее мне! — голос перерастал в крик.
В палату вошел врач:
— Ваша девочка еще слишком слаба, ее пока нельзя принести в палату.
— Тогда отведите меня к ней, — Марина уже не просила, она требовала, — Я должна увидеть ее. Вы понимаете? Мне надо ее увидеть!
— Успокойтесь, — врач понимал, что она была на грани истерики. — Сейчас медсестра отведет вас к девочке. Только обещайте, что будете вести себя хорошо и не войдете в бокс. Это опасно для вашей малютки. Обещаете?
— Да! — Марина выдохнула это так решительно, что он поверил ей. Кивнув сестричке, он помог вместе с ней Марине подняться и сопроводил ее до детского бокса.
Марина прижалась к стеклу лицом и ладонями, заглядывая внутрь палаты. Увидев там двоих деток, она чутьем определила, кто из них ее малышка, но все-таки спросила:
— Та что справа? — врач кивнул.
— Солнышко мое, Алисочка! — страстным шепотом произнесла она. — Я тут, я рядом. Ты меня слышишь? Она потерлась лицом о стекло. Золотце мое, доченька, я так хочу обнять тебя…
Врач взглядом дал понять медсестре, что пора уводить. Марина, еще раз прильнув к холодному стеклу, покорно пошла в палату. Она была на удивление спокойна. Увидев свою крошку, женщина уверовала в то, что все с ней будет хорошо.