Это не ваша вина. Почему детские травмы формируют вас и как от них избавиться
Шрифт:
Однако к тому времени, когда я во второй раз пришел на ретрит, я уже завязал с сериалом, отказался от квартиры, продал машину и вел отшельнический образ жизни, пытаясь просто выжить. Если существовал хоть какой-то шанс, что этот ретрит может мне помочь, я должен был воспользоваться им. Я мог либо продолжать жить в состоянии постоянного страха и тревоги, либо наконец разобраться со своими эмоциями. Оба варианта казались мне невозможными, но я знал, что должен что-то делать.
Дойдя до противоположного конца леса, я немного замедлил шаг, глядя на туман, затянувший горы вдали. Продолжая идти, я размышлял
В то время слово «травма» не имело для меня большого значения. Я думал, что травма – это физическое повреждение, полученное в результате серьезного несчастного случая, или, может быть, переживание, связанное с пребыванием в зоне военных действий. Мысль о том, что детство, которое я считал нормальным, было травматичным, казалась мне странной. Я знал, что многие люди пережили гораздо более тяжелые испытания, чем я. Тем не менее я осознавал, что отключение моей способности к эмоциям должно иметь какую-то причину.
Моя сестра с раннего возраста имела серьезные проблемы с психическим здоровьем. В то время ей ставили диагнозы «тяжелая анорексия» и «биполярное расстройство», но эти термины мало что говорили о том, что пришлось пережить ей и окружающим ее людям. Она периодически находилась в психиатрических больницах и под надсмотром. Кроме того, что она очень сильно страдала сама, ее болезнь разрушительно действовала на семью и окружающих.
У меня сохранилось бесчисленное множество детских воспоминаний о том, как моя сестра проявляла жестокость по отношению к членам семьи и громила дом. Я неоднократно сидел с ней на заднем сиденье полицейской машины, пытаясь успокоить ее, когда ее в очередной раз забирали в центр принудительного лечения.
Живя с человеком, чьи чувства были настолько взрывными и разрушительными, я четко усвоил урок: эмоции опасны, и чем больше мы их выражаем, тем сильнее страдаем мы и те, кто нас окружает. Проблема заключалась в том, что сейчас, во время ретрита, меня просят открыться своим эмоциям и прочувствовать их, но они просто недоступны для меня. И чем ближе я подходил к ним, тем сильнее становились паника и ужас. Никогда в жизни я не чувствовал себя настолько зажатым.
В тот же день у меня было индивидуальное занятие с одним из инструкторов ретрита. Такие занятия были призваны помочь нам применить теоретические знания в повседневной жизни, но до сих пор я воспринимал их как то, через что нужно пройти, и уж точно не как место, где можно быть по-настоящему открытым.
Моим инструктором был Пракаш, невысокий мужчина лет 50 из Глазго, похожий голосом на Шона Коннери. Когда он не проводил ретриты, он жил на Гавайях. Я общался с ним по видеосвязи в течение года. Мы много говорили о моей усиливающейся проблеме эмоциональной зажатости, но мне никак не удавалось с ней справиться.
Когда рассказывал Пракашу о том, как прошла неделя, он терпеливо и с сочувствием слушал меня. Когда я закончил, он посмотрел на меня строгим, но участливым взглядом и сказал: «Алекс, я думаю, что время для разговоров прошло». Затем он предложил мне лечь на коврик на полу и закрыть глаза. Я сделал, как он сказал, хотя в глубине души мне снова захотелось собрать вещи и бежать. Но я боялся, что если я это сделаю, то всю оставшуюся жизнь проведу в бегах, а это не будет полноценной жизнью.
Пракаш попросил меня сконцентрироваться на дыхании и обратить внимание на ощущения в теле. Тем самым он побуждал меня сильнее
Это чувство было главным образом в моей груди, и оно нарастало. Оно было холодным и ядовитым, и казалось, что во мне поднимается демоническая сила. Мне пришло в голову, что я могу получить больше, чем рассчитывал. Пракаш предложил мне остаться с этим чувством ненависти, и я понял, что это поворотный момент. Если я действительно решил, что моя жизнь не может продолжаться в прежнем русле, мне нужно было копнуть поглубже и набраться мужества. Я позволил чувству ненависти еще сильнее распространиться по моему телу, и в это время у меня в сознании начали появляться образы моего отца. Я говорю «образы», но это были, скорее, смутные представления о том, как он мог бы выглядеть. Я вырос без отца и видел только две его фотографии.
Я продолжал изо всех сил стараться не препятствовать чувству ненависти, и оно начало нарастать. Я знал, что наступит некий переломный момент, когда я уже не смогу контролировать ситуацию, и подчинился этому чувству и руководству Пракаша. Как человеку, привыкшему все контролировать, мне было нелегко. Переломный момент наступил, и не успел я опомниться, как произошел прорыв. Вдруг, ни с того ни с сего, чувство ненависти стало всепоглощающим. Это было похоже на яд, проникающий в каждую клеточку организма. Я начал кричать, издавая самые ужасные звуки и повторяя: «Я ненавижу его! Я ненавижу его! Я так его ненавижу!» – как будто это были единственные слова, которые я знал.
Все мое тело дрожало, и в какой-то момент я подумал, что меня сейчас стошнит. На мгновение я задался вопросом: что, черт возьми, происходит? Откуда взялась такая энергия? К счастью, многолетняя практика медитации научила меня сохранять осознанность в трудных обстоятельствах, и я понял, что это именно тот случай, когда необходимо удерживать внимание.
До тех пор пока мне не исполнилось 20, я даже не задумывался о том, что уход отца из семьи вскоре после моего рождения как-то повлиял на меня. И только когда я случайно попал на семинар выходного дня, посвященный исследованию обстановки в семье, передо мной открылась неоспоримая истина: уход отца стал определяющим событием моей жизни.
Я не знал обстоятельств развода родителей, но знал, что мое зачатие было неудачной попыткой спасти их брак. Они даже спорили, как меня назвать. В конце концов, мать развелась с отцом из-за психологической жестокости. Через несколько месяцев после развода он перестал нас навещать, а после того, как мне исполнилось полгода, у нас с ним вообще не было никаких контактов.
Мой отец бросил нас не только физически, но и материально, не дав ни пенни на содержание ребенка. В результате в какой-то момент моей маме пришлось работать на трех работах, чтобы обеспечивать нас с сестрой. В юном возрасте я стал единственным мужчиной в доме. Я должен был быть сильным, и когда моя сестра проигрывала одну из своих постоянных битв с психическим расстройством, я часто был тем человеком, который пытался что-то сделать. Несмотря на то что в школе меня часто били, я все равно пытался защитить слабых от драчунов, становясь между ними. Мне было невыносимо видеть, как страдают другие люди, как они испытывают ту же боль, которую в глубине души испытывал я.