Это невыносимо светлое будущее
Шрифт:
– Не было, – повторил, как заведенный, Улитин. – Не было. Он смотрел на хохла, будто молился. Истово.
– В роте мы с тобой говорить на людях больше не будем. Тебе будут давить на психику, жалобить, что-то обещать. Скажут: мы все знаем, что тебя припахивали, били. Они и правда это знают. Кто-то наверняка стучит. Но им не ты будешь нужен, а магазин от автомата. Ты нужен только нам. И матери своей. И только. И пусть мы сволочи. Но пусть нам всем будет хорошо. Или мы не люди, чтобы договориться? Жизнь ведь лучше, она ведь…
– Да,
Попов вдруг засмеялся оттуда, сверху, жестяным, прыгающим смешком.
Хохол резко обернулся к нему ненавидящими глазами, бешено прошептал что-то матерное и быстро тут же повернулся к Улитину.
Тот был как во сне:
– Я запомнил все, Вова. Я скажу. Ничего не было. Я, я ведь жизнью тебе обязан. Я тебя не забуду никогда, сколько жить буду.
Журба мгновенно сказал:
– Ладно. Пошли, ребята.
Они долго и тщательно заправлялись, как на строевой смотр, придирчиво оглядывая друг друга и помогая, шли по тропинке, чтобы не оставлять лишних следов. Шли даже по росту: Улитин, Попов, Журба.
Попова все время бил какой-то нервный смешок, он то и дело прокашливался, закрывал ладонью рот и качался из стороны в сторону.
– Паскуда, – тихо прошипел хохол.
У Попова затряслись плечи – у него уже были мокрые от слез щеки, он чуть ли не повизгивал, сдерживая изнутри рвущийся смех.
Они шли споро и быстро, как возвращаются люди после тяжелой работы, уверенные в себе, сильные и счастливые люди. Когда переходили мостик, хохол отстал. Попов и Улитин пошли дальше, не оглядываясь. Журба стоял посреди заледенелого моста – он был один, вокруг было пусто. Он вытащил из-за пазухи магазин и ощутил тяжесть человеческих судеб. Улитин и Попов остановились к нему спиной, не оборачиваясь.
Падал снег.
– Юра, – не выдержал вдруг хохол.
Попов, не оборачиваясь, не оглядываясь, замотал головой и опять захохотал.
– Тварь, паскуда, ненавижу! – дико закричал хохол. Улитин с ужасом смотрел, как Попов силится сдержать смех и заходится от этого в кашле, опираясь на его плечо и хитро поглядывая Улитину в лицо.
Журба нахохлился – он был совсем один.
Он коротко дернул рукой, и черный магазин тяжело упал в прорубь, подломив тонкий лед, – густая, зимняя вода стала студено лизать края пролома.
Журба дошагал до них и с чем-то нарастающим в голосе сказал:
– Ну вот, теперь… Теперь мы с вами… Вы ведь знаете…
– Я не знаю, – улыбнулся ему Попов. – Я не знаю, какой сегодня фильм. Откуда мне знать?
В караулке дребезжал телефон, когда они вошли, и розовый от сна Козлов мямлил невнятно в трубку:
– А? Здравия желаю. Нормально. Сержант Попов? – Он оглянулся. – А вот сейчас дам трубку.
Попов увидел черную уродливую трубку с прыщавой щекой микрофона, протянутую к нему, схватил ее и со всего маху
Караул прыгал из машины друг за другом, придерживая шапки на головах.
– Попов! – Уже покинувший санчасть сержант Кожан курил на бревнышке в спортгородке. – Ну, как там мой Улитин на службе себя проявил?
Попов остановился, будто силясь что-то вспомнить, потом хмыкнул и властно поманил пальцем:
– Улитин. Ну-ка, иди сюда.
И сказал Кожану:
– Ну что сказать, совсем с бойцами не занимаешься. Хреново бойцов воспитываете, товарищ сержант, магазин потерял. Действия по пожару совсем не знаем. Рыдаем на посту. Беда просто, а не солдат.
– Ка-ак? – грозно изумился Кожан и сноровисто сунул Улитину кулаком в морду. – Займемся! А ну-ка, упал, отжался!
Улитин упал на снег и стал качаться на плохо сгибающихся в тесной шинели руках.
– Раз! Два! Три!
Попов с каким-то брезгливым интересом смотрел на его спину. Внутри у него тугим комком забухало сердце.
– Встать! – приказал Кожан. – На месте бего-ом марш!
Улитин затрусил на месте, придерживая на груди автомат.
– Раз, два, три! Раз, два, три! Лечь – встать! Лечь – встать!
Он вставал и падал, как ванька-встанька, не отряхивая снег и не поднимая лица.
– Погоди, Кожан, – сипло произнес Попов. – Дай-ка я.
– Ночи, что ли, тебе не хватило? – удивился Кожан.
Попов придвинулся поближе и прямо в лицо Улитина выкрикнул:
– Стой!
Он почувствовал, как с ударами сердца разливается по телу горячая ненависть, и он уже не мог ее остановить.
– На месте шагом марш!
Он все пытался увидеть глаза Улитина – но тот смотрел куда-то вверх, не видя ничего, с застывшим в слепом исполнении лицом.
– Жить хочется, – вдруг прошептал Попов и уже с азартом, заводясь, закричал: – Прямо!
Улитин помаршировал прямо на стену, пролез к ней через сугроб и ткнулся лицом в кирпич.
– Направо!
И он пошагал направо, высоко поднимая ногу и делая идеальную отмашку свободной руки, – прямо до забора и до упора в него.
– Налево!
Налево была канава, широкая – не переступить. Кожан уже начал хихикать, предвкушая зрелище, а Попов отвернулся и заплетающимися шагами пошел в казарму, снимая с плеча автомат.
За спиной раздался звук падения и дружное ржание – Улитин упал.
В ленинской комнате старший лейтенант Шустряков сонным голосом читал:
– …В часы политико-воспитательной работы и личного времени необходимо оказывать на воинов всестороннее воспитательное воздействие, помогать лучше использовать это время для идейно-культурного и нравственного совершенствования… Так, значит. Курицын, в чем первейший долг сержанта, а?
Курицын с трудом приподнял от стола кудрявую всклокоченную голову: