Это случилось в тайге (сборник повестей)
Шрифт:
— Так какое же у тебя горе? — спросил, посмеиваясь, хозяин, когда наполнены были рюмки, а от тарелки с огурцами своего посола вкусно запахло смородиновым листом.
— Горе не горе, — Александр Егорович разгладил ладонью усы, задумчиво поднял рюмку. — Давай выпьем. Как говорится, чтобы дома не журились… фу, гадость! И как это люди ее пьют, а?
Нюхая корочку, блаженно сощурился. Потом потянулся вилкой к миске с квашеной капустой.
— Горе, говорю, не горе, а радоваться причин нету.
— Чем недоволен? Опять
— Не овес. История тут с одним парнем вышла. Вчера под стол пехом ходил, а сегодня мне заявляет, что совести у людей никакой нету. И парень как будто стоящий, Бурмакин Валька.
— Знаю его маленько, у нас в горном работает, да и родня какая-то Наташке. Из этого толк выйти должен.
— Так Валька ж, подлец, и сказал такое! Про совесть!
— А-а, просто дурачится.
— Тут, Филипп Филиппович, не то. Сознательно он это сказал. Ему жить надо, а как жить без совести?
Отодвинув стул, хозяин прошелся по комнате, поправил мимоходом сбившийся половик и, видимо думая вслух, заговорил:
— Ну, ляпнул. Завтра, может, позабудет. Вообще-то ерунда, конечно. Но поговорить с ним при случае придется. Парнишка-то он вроде серьезный…
— Не будет он с тобой разговаривать. Шибко умный.
— Тоже верно. Молодежь не любит, когда старики с поучениями лезут. Ладно, я завтра с Рогожевым потолкую. Он от молодежи не оторвался еще. Должен найти ребят, которые с Валькой по душам поговорить сумеют. А не ребят, так… — не договорив, Филипп Филиппович показал подбородком на крутившую регулятор радиоприемника Наташу.
— Валька вроде за Катюшкой Шорниковой ухлестывал, — вспомнил Александр Егорович.
— Скажете тоже, — вмешалась девушка, — Катюшка давно с Витькой Голченко дружит, А Валька с Верой Вахрамеевой теперь.
Филипп Филиппович расхохотался.
— Видал? Полная осведомленность! — Он повернулся к Наташе, продолжая смеяться. — А ты чего наши разговоры слушаешь, бессовестная? Не стыдно?
Тем временем Александр Егорович, тоже ухмыляясь, снова наполнил рюмки.
— Рогожев? — спросил он. — Это который? Покойника Василия Терентьевича сын или брат?
— Сын. Павлом Васильевичем зовут.
— Василия-то ты не знал?
— Нет.
— И не мог, однако. Он в сорок девятом помер, теперь вспоминаю. Так, говоришь, начальством он у вас каким, Рогожев?
— Каким там начальством — отпальщиком. Ну и комсомолом на руднике заправлял, а теперь — парторг. Вырос!
— Батька у него печи знаменитые клал, на весь район славился. Каков-то сынок удался?
— В прошлом году в райком его сватали, Пашку. На отдел пропаганды, — вспомнил Филипп Филиппович. — Не вышло.
— Это как понимать?
Филипп Филиппович пожал плечами.
— Рогожев сам не рвется из рудника уходить.
Заеланный согласно закивал.
— Человек, Филиппыч, как кошка. К месту привыкает. — И, поднимая
Утро рудника начинается с разнарядки.
Как всегда, сменные мастера и бригадиры грудились возле стола в раскомандировочной, получая задания. Работяги толпились поодаль, прислушиваясь к разговорам своих командиров. Шум трущихся друг о друга заскорузлых брезентовых спецовок походил на шелест листвы в лесу. Несмотря на раздающиеся время от времени призывы прекратить курение, слоистые облака табачного дыма плавали у потолка.
— Бросят в конце концов курить или нет? — начальник рудника Сергеев выжидательно поглядел туда, где заметались, роняя искры, огоньки спешно гасимых папирос. Когда огоньков не стало, позвал:
— Герасимюк!
— Есть!
— Почему зашился в субботу с выдачей?
Парень в прорезиненной робе, очень похожей на водолазный скафандр, развел руками:
— Так, Николай Викторович, сменный механик скип остановить велел.
Сергеев, не поворачивая головы, спросил:
— Филипп Филиппович, что там с подъемником у них? Вам докладывали?
— Трос поизносился, пришлось заменять.
— День могли подождать. До воскресенья. И следовало поставить в известность меня или главного инженера. Или вас. Не самовольничать.
— Сменный механик с Рогожевым посоветовался, Николай Викторович.
— Рогожев — взрывник и в подобных вопросах не компетентен.
Недовольно закусив губу, Сергеев заглянул в рапортичку.
— Голубев!
— Я, Николай Викторович!
— Что решила бригада?
— Решили, чтобы повременить.
Начальник резко повернулся к Филиппу Филипповичу и сидевшему рядом с ним главному инженеру рудника. От переплетенных на рапортичке пальцев оторвал два больших и развел в стороны, изображая недоумение.
— Не понимаю. Бригаде присваивают звание работающей по-коммунистически, а бригада не соглашается?
Шахтер в каскетке, названный Голубевым, переступил с ноги на ногу.
— Неловко получается, Николай Викторович. Карпов у нас тогда, после получки… Знаете? Кривицкий вечернюю школу бросил. На Чеботаря жена к вам же приходила жаловаться…
Вокруг засмеялись, стали отпускать шуточки. Улыбнулся и Сергеев, но сразу погасил улыбку.
— Ну, это не главное. Изживете.
— Вот когда изживем, тогда… — Голубев опять переступил с ноги на ногу. — Мы, Николай Викторович, в общем, не против. Честь, сами понимаем. Только с Рогожевым вчера получился разговор… что, мол, с одной стороны честь, а с другой — усмехаться могут. Неловко — над таким делом! Ну и ребята с ним согласились…
Задребезжал телефон. Сергеев снял трубку, помахал окружающим рукой: тише! Потом приказал кому-то на другом конце провода: