Это твоя жизнь
Шрифт:
— Я просто хотел добиться успеха. Хотел, чтобы меня заметили.
— Мы тебя больше замечали, когда ты крутился рядом, недоумок. Мы тебя всегда замечали. Я тебя всегда замечала. Когда я увидела ту статью в «Санди таймс», я заметила, что ты чересчур серьезен, а у тебя всегда очень серьезный вид, когда ты врешь. Я заметила, что ты избегаешь смотреть в глаза, когда говоришь, будто тебе надо ехать в «Комеди Стор» или что ты играл в эстрадных клубах в Штатах. Я каждый раз замечала, когда ты туманно изъяснялся или менял тему. Я-то всегда тебя замечала.
— Так ты все знала?
— Я просто знала, что ни одному твоему слову нельзя верить, вот и все. Что ты
Услышав злой и разочарованный голос Нэнси, я понял, что все мои корабли в Сифорде сожжены, а в Лондоне мне тоже жизни не было. Мираж моей славы растаял, и я остался ни с чем. У меня не только умыкнули личность и смысл жизни, хуже того, испарился слепой оптимизм, что однажды я стану хоть кем-то. Иссякла, наконец, несгибаемая вера в грядущий успех, питавшая меня столько лет.
В холле педикюрного кабинета на столике лежит журнал «Ноги сегодня» — считается, что пока ждешь в очереди на удаление бородавок, захочешь узнать последние новости из мира ног. В парикмахерской на столе лежит журнал «Волосы», — очевидно, тебя интересуют волосы, а иначе чего бы ты пришел стричься? Но какой журнал положить в зале ожидания Джимми Конвея? Газету «Еще не знаю»? Еженедельник «Не могу решить»? Журнал «Что толку»? Дело даже не в том, что у меня не было карьеры. У меня не было чувства цели. Насколько мне известно, я единственный, кто стал знаменитым благодаря тому, что не был знаменитым.
Вот в такие минуты человек и принимает порой глупые деструктивные решения. Пожизненно заключенные в отчаянии режут вены разбитыми лампочками. Мое саморазрушение приняло иную, более утонченную форму. Я решил, что на данном этапе согласиться преподавать английский в Кувейте — прекрасный карьерный ход. В голову лезли идиотские фразы «перевернуть страницу» и «чистый лист» — такие жуткие клише, что, откровенно говоря, следует запретить мне преподавать английский язык. Но я подумал: а что, ведь Кувейт — это шанс, один из величайших культурных центров мира. В Париже — Лувр, в Нью-Йорке — Бродвей, а в Кувейте знаменитые… пески. Я в энциклопедии читал. Там написано, что 92 процента площади занято каменистой пустыней. Но остается еще 8 процентов, и, уверен, в Умм-Касре пригодится учитель, который объяснит, что в названии две буквы «м» и писать надо не Ум-Каср, а Умм-Каср. Просто захотелось послать всех куда подальше, и 92 процента каменистой пустыни вдруг показались идеалом. Я позвонил в школу Дорин Катбуш. Как ни странно, вакансия все еще оставалась свободной.
— Ах, я так рада, Джимми, — сказала Дорин. — Хотя это будет печальный день.
— О, Дорин, спасибо!
— Моим собакам будет не хватать твоей Бетти. По электронной почте я разослал друзьям короткое письмо, чтобы ввести их в курс дела, но без шансов отговорить меня. Или без шансов попытаться меня отговорить, что еще хуже.
Дорогие мои, Чувствую, что должен перед всеми вами как-то извиниться. Когда я говорил, что я — преуспевающий эстрадный юморист, я имел в виду, что я — трагический фантазер с проблемой эго. Ну что сказать? Мне стыдно, я чувствую себя глупо, и единственное, что могу сказать себе в оправдание, — в конце я пытался все исправить, хотя и слишком поздно.
Надеюсь, вы примете мои извинения, и еще надеюсь, что никто из вас не занимается банковскими операциями по мобильному телефону, потому что, откровенно говоря, это идиотская идея, которая никогда не привьется.
Я решил начать
Буду по всем вам скучать.
P.S. Скоро опять мой день рождения. Если кто захочет выпить со мной пива на прощанье, в субботу часов с восьми буду в «Красном льве».
Не хотелось затевать возню с приглашениями. Я старался объяснить себе, почему никто не придет. Меня так и подмывало в тот вечер остаться дома и устроить тихую вечеринку на двоих с другом, который наверняка будет рядом. Эти колли молодцы, никогда не откажутся от застолья. Я бы закатил Бетти пир горой, даже усадил бы ее за стол, а она бы привередничала и обдумывала каждый пункт меню.
— Так, viande pour chien en boite [66] — это что конкретно?
— О, мадам, это одно из лучших блюд нашего повара. Мясо для собак. Из банки. Свалено в миску.
— М-м, звучит аппетитно! — облизнулась бы она. — А вот это: традиционные кусочки мяса в собственном соку?
— Тоже мясные консервы для собак, в общем-то. Э-э, подается по традиции в глубокой миске, на которой сбоку надпись «СОБАКА».
— А, тоже неплохо. Впрочем, на них на всех такая надпись.
66
Мясо в банке для собаки (фр.).
Но как ни любил я Бетти, все же тяжко, если собака таращится на тебя каждую секунду, пока ты находишься рядом с ней. Что бы ты ни делал, она должна помочь.
— Все в порядке, Бетти, не стоит так возбужденно прыгать. Я просто листаю книгу.
Не было ни одного часа бодрствования, когда бы за мной не подсматривали, ни одного движения, чтобы она не наблюдала за ним с полной самоотдачей. Полагаю, такова жизнь настоящей знаменитости, когда сто тысяч Бетти разом следят за тобой, куда бы ты ни пошел, причем есть риск, что в любой миг все они вдруг превратятся в стаю бешеных ротвейлеров. Кому охота вечно так жить? — спросил я себя.
В связи с известными обстоятельствами резко снизилась вероятность того, что в рядах моих обожателей будет кто-то, кроме трехлетней собаки колли, и, отправляясь выпить за свой день рождения, я взял ее с собой, чтобы все выглядело хотя бы чуть-чуть не так трагично, когда я буду один торчать в пивной. Мы пошли к морю, Бетти гонялась за волнами по гальке, а я сидел и смотрел за горизонт, пока она наконец не пришла и не уселась рядом. Как же бросить единственного друга, который всегда хочет быть рядом, несмотря ни на что?
— Бетти, я надолго уезжаю в Кувейт, а ты поживешь с моими родителями в Лондоне, пока меня нет.
Она подтолкнула ко мне палку, надеясь, что я ее заброшу. Уж очень как-то она увлекается краткосрочной перспективой.
— Хотелось бы взять тебя с собой, но это нереально. Знаю, тебе не понять, извини.
Бетти подхватила палку, бросила ее мне на колени и восторженно гавкнула: «Ну да, два года, чего там еще, кидай же палку!» Я прижал ее к себе и зарылся лицом в густой загривок Ей так понравилось внимание, что хвост завилял собакой. Вся ее задница затанцевала — ведь тот, кого она любит больше всех в мире, дарит ей безраздельную любовь и внимание. А я изо всех сил прижался лицом к мягкому меху, потому что не хотел, чтобы она видела, что я едва сдерживаю слезы.