Когда я заметил, что время прошло,Оно показалось огромным,Как туча, которую вкось отнеслоИ за спину — берегом темным.И не состоялась гроза. Словно жизньТомительно не состоялась.И как ни наверстывай, как ни кружись,Исчезла. Как малая малость.Она собиралась насытить лесаИ долы. С утра собиралась.И не состоялась. Такая грозаПрекрасная не состоялась.1983
«Это очень старая песня…»
Это очень старая песняПро летящие поезда.Про слова «отзовись, воскресни!»,Про ответное «никогда».Про открытку и чей-то адрес,Про
записку (пропал и след…)Про разорванную крест-накрест,Эта песня про «да» и «нет».Это песня о странных играхСудеб, случаев, телеграмм…Это стон проводов… эпиграфК разведенным твоим рукам.1954, 1984
«Морозом схваченная рама…»
Морозом схваченная рама.Любовь с доверчивым лицом…Но счастье — это тоже драмаС непредугаданным концом.Мороз и солнце? День — чудесный!Но все же этого опричьЕсть еще третий, неизвестный,Что тщится таинство постичь.Он часто тем и интересен,Что в час унынья твоегоПодкинуть миг цветов и песенЕму не стоит ничего.Мне грустно, что он тем занятен,Что, бедный вытвердив урок,Не знает радости без пятенИ красоты без подоплек.И как внушить ему, упрямоСнег топчущему у крыльца,То, что не он для счастья драма,А что несчастьям нет конца.1984
Патриаршие пруды
Я целую книгу вчера написалИ в воздухе точку поставил.Там сумрак средь белого дня нависал,Закат очертания плавил.За час написал, как за несколько лет —В нездешнюю библиотекуО том, как последним закатом рассветКазался двадцатому веку.Я был раствориться в пространстве готов,Но мир, достигавший Вселенной,Вдруг сузился до Патриарших прудов,До улицы обыкновенной.Там юность витала по льду на коньках,А лед и свистел и чирикалВ сплошных ученицах и ученикахПод хлопьями зимних каникул.«На сопках Маньчжурии» под пересветЗвучало почти беспечально.И лучшая пара тринадцати летКружилась легко и центрально.Так время вчера уплотнилось мое,Что создал я том бессловесный…Слагал я свое Житие-Житиё,А мир колыхался окрестный.Там палец на кнопке дверного звонкаТак медлил от мысли внезапной;Нажмешь… — и грядущие рухнут векаВ ничто. И не скажешь: до завтра!И весь этот детский цветной карнавалИсчезнет, утонет… Кощунство!Но разве мое? Я еще не знавалНастолько ужасного чувства.Я знаю одно под бессмертным снежком,Одно, неподвластное сагам, —Что бездны таятся под каждым шажком,Под каждым единственным шагом.1984
Воспоминание о книге «Сестра моя жизнь»
Д. Самойлову
Когда я прочел эту книгу,Не зная, что будет в конце,Молчанье, подобное крику,Застыло на юном лице.Огромные капли синели,В них переливались миры.И страшная ветка сирениВела в проходные дворы.Я чувствовал, как холодело,Как, взятое чудом в кольцо, —В лицо, что со снимка глядело,Мое превращалось лицо.Я тер свои щеки, как в стужу,Свои обретая черты,И вырвался… Вышел наружу,Пошел, задевая кусты.Казались шагами гигантаШаги мои через сирень.Опасною тенью атлантаСкользила по ним моя тень.Но воздух, и дом, и скворечня,И провода белая нитьМеня и тепло и безгрешноСтарались умиротворить.И новая лунная фаза,И веток седые штрихи,И чья-то запавшая фраза:«Ведь
это же только стихи!»1984
«Как вечернее стихотворенье…»
Как вечернее стихотворенье,Все в деревьях и в галках на них,Патриарших прудов откровенье,Полуоблачных, полуземных.Здесь на липах мудрят, опасаясь,Чтоб не слишком осыпался снег,Черно-серые птицы, стараясьСвой туманный устроить ночлег.И какая-то странная пара —То вперед, то назад, без конца,Отойдя от Тверского бульвара,Не дойдя до большого Кольца.Потрясающа эта бездомностьПри наличье и стен и дверей.Потаенность ветвей и нескромностьРедких фар и ночных фонарей…Не о Мастере и Маргарите,Не об Авторе даже самом,Об одном — о Великой защите,О масштабе ее мировом.Рядом гул городского движенья,А у них тишина и звезда…Это вечное стихотвореньеНе допишет никто никогда.1984
«Мне будет вечно сниться дождь…»
Мне будет вечно сниться дождьИ шум листвы у изголовьяКаких-то баснословных рощБесчасья или безвековья.Мне будет вечно сниться путь,Скрывающийся за холмами,Которым позабыл шагнуть,Как снится детский сон о маме.Мне будет вечно сниться дождьС почти расплывшейся страницыИ то, как ты меня зовешьИ я встаю, мне будет сниться.Там будут ветки ходуномХодить, мешая солнце с тенью…И тоже станут чьим-то сном…Но будет в песне — воскресенье!Потомок, выстой под окном,Домучься до стихотворенья.1984
«Перестал восхищаться чужими стихами…»
Перестал восхищаться чужими стихами.А бывало, услышишь — бежишь.И кому-то рассказываешь, чуть рукамиНе размахиваешь, как малыш.Перестал просыпаться до света — от мукиНедосказанного перед сном.Стали встречи как будто сплошные разлуки.Позабыл, как стоят под окном.Появляется странное предположенье,Что окно с колыханьем огня,Одинокого, ждущего до сокрушенья,Окончательно не для меня;Что не мне, а кому-то и дом, и ограда,И в кленовых листах мезонин…Перебарывать этого чувства не надоРади следующего за ним.1985
Бессонница («Спит сиамский котенок, вцепясь в ковер…»)
Спит сиамский котенок, вцепясь в ковер.Поднимается дыбом тихонько ворс.Спит дворняжка, помахивая хвостом.Их погладить бы надо обоих мне.Сочинивший кучу плохих стиховИ вручивший их мне на суровый суд,Чтобы я похвалил, безмятежно спит,Гениально набравшись в чужих гостях.Может быть, через вечность усну и я,Утомительный, видимо, человек,Только станет ли лучше тебе или мне,Если кто-нибудь где-то уснет навек…А зачем этой правде смотреть в глаза,Если знаю и сам, что и я такой,Что когда-то пройдет и двадцатый векВместе с жизнью моей и моей строкой.А зачем этой правде смотреть в глаза,Как в могилу глядеть и глядеть? Зачем?Лучше девушкам буду дарить цветыИ заглядывать им в глаза, а не ей…1976, 1985
«…родина, это ты…»
…родина, это ты,С маленькой нежной буквы,Там, где лишь три верстыДо паутин и клюквы.Ты бриллиант росы,Вправленный в венчик тесный,Темная тень грозыНад желтизной окрестной.Ясеней череда,Изгородь в повителиТам, где мои годаЮные пролетели.Угол, где сквозь асфальтНежно глядит булыжник.Окна, где не проспятИ не забудут ближних.Храм, где Борис и Глеб,В липах и перезвоне…Белые буквы «Хлеб»На голубом фургоне…1985