Это все о Боге История мусульманина атеиста иудея христианина
Шрифт:
Экстаз незавершенности
Мистики убеждены, что стремление к Богу слаще любого познания Бога. Они могли бы сказать, что нас «насыщает наш голод» к Богу. Апологет христианства К.С.Льюис сжато выразил эту мысль в книге «Настигнут радостью», вспоминая моменты своей жизни, когда радость познания Бога коснулась его, пусть даже мимолетно. Он утверждал, что эта радость «разительно отличалась и от счастья, и от удовольствия», и являлась «неудовлетворенным желанием, которое само по себе желаннее любого удовлетворения! [42] »
42
К.С.Льюис, «Удивленный радостью: облик моей ранней жизни». С. S. Lewis, Surprised by Joy: The Shape of My Early Life, Boston: Houghton Mifflin, 1995, с 15.
В «Песни песней»,
Закон не может коснуться Бога. Как и богословие. Как и слова.
43
Песн 3:1, 2.
И вместо того, чтобы засыпать Бога градом слов или понятий, мистики совершенствовали язык, описывая свои впечатления. На протяжении всей истории они стерегли путь к Богу в условиях опасного для жизни фундаментализма, нарушали искусственные границы между богословием и поэзией, преодолевали прочные стены между религиями и явные пропасти между Богом и человечеством.
Почитая мистический опыт субботнего отдыха, уходящий корнями в иудаизм, святой Фома Аквинский писал:
В субботний день следи,
чтобы шум не доносился
из твоего дома.
Исключение — крики страсти
возлюбленных [44] .
44
Фома Аквинский, в Ладински, «Любовные стихи от Бога», с. 138. Публикуется с разрешения Дэниэла Ладински.
Суфийский поэт Шамседдин Мохаммед Хафиз писал о Христе:
Я- отверстие в флейте, откуда выходит дыхание Христа — прислушайся к этой музыке [45] .И о чистой радости повседневной жизни с Богом:
Бог и я стали, словно два толстяка в крохотной лодке. Мы то и дело сталкиваемся друг с другом и смеемся [46] .45
Шамседдин Мохаммед Хафиз, в Ладински, «Любовные стихи от Бога», с. 153. Публикуется с разрешения Дэниэла Ладински.
46
Там же, с. 171. Публикуется с разрешения Дэниэла Ладински.
Тукарам, индийский поэт XVII века, писал о тщетности наших разговоров о Боге:
Похоже, Бог дал нам не то лекарство. А ну–ка, насколько просвещенным ты себя чувствуешь? Ручаюсь, у Него припрятан запас средства, которое и вправду помогает [47] .Христианский учитель церкви, мистик Екатерина Сиенская, писала о своем чувственном восприятии Бога:
47
Тукарам, в Ладински, «Любовные стихи от Бога», с. 349. Публикуется с разрешения Дэниэла Ладински.
Ей вторила Тереза Авильская:
Когда Он касается меня, я вцепляюсь
в небесные простыни
так, как другие
возлюбленные —
в глинистую ткань
земли.
Всякий подлинный экстаз — признак
того, что ты движешься
в верном
направлении,
и не дай ханжам убедить
тебя в обратном [49] .
48
Святая Екатерина Сиенская, в Ладински, «Любовные стихи от Бога», с. 186. Публикуется с разрешения Дэниэла Ладински.
49
Святая Тереза Авильская, в Ладински, «Любовные стихи от Бога», с. 295. Публикуется с разрешения Дэниэла Ладински.
Во взаимосвязанном мире простой информации недостаточно. Момент, когда нам кажется, что мы кого–то знаем, оказывается моментом, когда мы его не знаем. Уверенность в ближнем, будь он человеком или Богом, бесследно исчезает вместе с отношениями. Признать ограничения нашего языка веры — значит не умалить, а возвеличить Бога. При этом наша любовь становится не более неуловимой, а более реальной.
Без определенности жить в этом мире становится страшно. Мы — слабые создания, нам требуется так много определенности в этой жизни, как только можно получить. Мы теряем работу, здоровье, любимых, дом и знаем, какой изнуряющей бывает неопределенность. Но мучительная неопределенность, связанная с Богом, также служит источником неизмеримого утешения: если мы не владеем Богом, Бог владеет нами.
Это совсем иной род определенности. Наше ощущение незавершенности и наше неутоленное желание манят нас из разумного укромного мирка во вселенную как она есть, где на свободе разворачивается космическая история любви. Вот почему религия и ее слова предназначены для любовников, людей, которые хотят жить испепеляющими страстями и неоправданными надеждами.
Тс же самое справедливо для стремлений, которые мы считаем совершенно разумными — таких, как наука. Каждое открытие в исследовательской лаборатории — не что иное, как остановка в путешествии любовника. Мой друг Милорад Кожич, генетик из Верхнего Ист–Сайда в Манхэттене, — ученый до мозга костей, один из тех, кто в лаборатории полностью забывает об окружающем мире. Для меня он мистик! И не из–за глубоко интеллектуального, православного магнетизма с оттенком достоевщины, которым он обладает, а потому, что его любовь превосходит его поразительный интеллект. Даже ученый, гигант разума, исходит из определенности, а затем, вступая в веру, бросает вызов доказанному. Каждое открытие начинается с нарушения. Преобладающие данные и большинство ученых могут утверждать одно, но истинный ученый, возлюбленный жизни — вообразите себе человека в сияющем белом одеянии, как у дервишей — вращается посреди лаборатории и видит то, что не могут увидеть другие, страдает от острого и неутолимого желания, стремится к истине и красоте, несмотря на видимость. Этот ученый безумен, если вступает в неведомое. И наоборот, мир сдерживает определенность священника, политика, ученого.
Произнесение первой молитвы было самым отважным поступком в моей жизни, так как явилось актом капитуляции перед чем–то большим, нежели мое единственное «Я» и сумма моих знаний. Я обнаружил, что для большинства людей капитуляция подразумевает отступление, слабость и пассивность. Когда противник сильнее нас, мы капитулируем. Мы гордимся своей способностью стоять насмерть и обороняться больше, чем умением подчиняться и уступать. Но капитуляция веры — капитуляция перед возлюбленным, а не врагом. Когда мы делаем шаг к нашему возлюбленному, мы делаем шаг в мир, где незнание — часть бытия. Свою первую молитву я произнес потому, что почувствовал: отказ от капитуляции — сам по себе рабство. Если я не способен капитулировать перед неизведанным, я не могу любить, а нет более безнадежного рабства, чем неспособность к любви.
Даже теперь, спустя четверть века, это единственное слово–молитва — «Бог» — продолжает действовать на меня. Я чувствую, когда мне необходимо произнести его, возможно раз в год, нахожу место, где никого нет, произношу заветное слово, и мир смещается от определенности к возможности, миг становится вечностью, «здесь» превращается в «повсюду», все становится частью целого, и мне открывается новый способ видеть, ощущать и даже запоминать.
Истинные религиозные экстремисты