Этот большой мир
Шрифт:
Но ведь здесь этот сук никто не рубит, верно? Ладно, бог с ним, с Китаем, в котором «культурная революция», хоть и состоялась, но обошлась без иных уродливых перегибов и, соответственно, не вызвала такой реакции в нашей стране. Сам СССР стал другим за эти двадцать восемь без малого лет – если принять за точку бифуркации обнаружение «звёздного обруча» гобийской экспедицией Ефремова, что тоже, строго говоря, далеко не факт. История вышла… светлее, что ли? Добрее к людям и их судьбам? Мне трудно подобрать подходящие определения, но факт остаётся фактом: Карибского и Берлинского кризисов здесь не случилось, Вьетнамская война, как я уже успел выяснить,
Для меня же вывод более, чем очевиден: обычное для попаданца занятие вроде «спасения СССР» тут не прокатит. Потому что – не от чего его спасать! Я иронизирую, разумеется, но ведь то, что я успел узнать и увидеть собственными глазами более всего напоминает тот светлый, полный надежды и грандиозных ожиданий мир, из которого стартовали космонавты "Зари" – и неудивительно, что здесь этот фильм практически не отличается от того, что я видел в своём детстве. Или – прошлое той Земли, где жила Алиса Селезнёва, и летали по галактике звездолёты и был в Москве удивительный «КосмоЗоо»…
Размечтался? А как не размечтаться, если в недавнем выпуске «Очевидного-невероятного» Капица долго и пространно рассуждал, когда люди доберутся до Юпитера и Сатурна – через три года, или всё же придётся подождать ещё десяток лет? А потом мы до хрипоты спорили о том же на занятии кружка юных космонавтов? И ведь не на пустом месте спорили – руководитель кружка развесил на доске плакаты, демонстрирующие действие «орбитальной катапульты» и долго объяснял, каким образом это устройство приблизит человечество к Дальнему Космосу. Кстати, оказалось, что специалисты называют его «космическим батутом» – услыхав это, я хрюкнул, сдерживая смех, поскольку на память немедленно пришёл язвительная рекомендация Рогозина, данный в своё время американцам: «летать на орбиту с помощью батута». Выходит, здесь его совету последовали?
Всё это здорово, разумеется, но мне, попаданцу, что теперь прикажете делать? То-то, вот и я понятия не имею. По всему выходит – просто жить. Жить – и радоваться тому, что здесь вполне могут сбыться те надежды, которые не сбылись там.
Но может, я чего-то ещё не знаю, и на самом деле картина не столь радужная? Как говорили, в недоброй памяти девяностых: «Если ты не понимаешь, кто в схеме лох, это значит что лох – ты сам». Что ж, как говорят в Одессе – будем посмотреть…
– Не секрет, что за семейные обстоятельства такие, что надо пропускать целый учебный день?
Разговор состоялся на следующий день, после пятого урока, которым был русский. Я передал классной дедову записку, получил официальное разрешение не приходить
– Дед собирается в Запрудню, это посёлок под Москвой. Там его родня – живут, работают, и всё такое… Дед ездит иногда к ним в гости и вот, решил взять меня с собой.
Строго говоря, я сказал правду: в Запрудне немало дедовых родственников, и даже егерь дядя Семён, служащий в местном охотхозяйстве, приходится деду сколько-то – юродным то ли племянником, то ли братом. Хотя – чего мне скрывать? В конце концов, истинную цель этой поездки при некотором полёте воображения можно воспринять, как стремление пойти по стопам иных русских писателей, немало когда-то походивших по среднерусским лесам с ружьишком и собакой.
– А ещё мы собираемся поохотиться. Собаку вот попробовать, как она по вальдшнепу будет работать… Молодая ещё, года нет. Учить-то её учили, а на настоящую охоту до сих пор не брали – надо же когда-то и начинать? Да вон, Титова её видела, мы живём в соседних домах и каждый вечер вместе собак выгуливаем…
Ленка в ответ только захлопала глазами – с ней я своими планами поделиться забыл. Ещё две девчонки из нашего класса, слышавшие мой разговор с Татьяной Николаевной, изумлённо уставились на меня, причём Кудряшова (вот уж, действительно, в каждой бочке затычка!) изумлённо приоткрыла рот. Кажется, к моей репутации первого школьного хулигана и странного всезнайки добавился ещё один штришок, и весьма многозначительный.
– А птичек тебе не жаль? – удивлённо приподняла брови русичка. – Этих самых… вальдшнепов, да? Живые же!
…что ж, ты сам этого хотел, Жорж Данден!..
– А чего их жалеть? – Я демонстративно пожал плечами. – Дичь же! И потом: как думаете, Пришвин или, скажем, Тургенев тоже по поводу каждого подстреленного селезня слёзы проливали? А ведь оба знали толк в ружейной охоте, и даже в книгах об этом писали! Или вот вы, скажем, – я кивнул слушательницам, – вы сегодня на школьном завтраке съели по сосиске?
– Ну да, как и все. – подтвердила Кудряшова.
– Как полагаешь, корова, из которой её сделали, сама свела счёты с жизнью?
Против такого аргументов ни у кого не нашлось. Ленка, вовремя уловившая, к чему я клоню, послала мне озорную улыбку – незаметно для одноклассниц, разумеется. И так о нас с ней уже болтают невесть что…
– Ну, ладно, убедил. – учительница примирительно подняла перед собой ладони. – Но, раз уж ты пропускаешь литературу в субботу… Девочки, напомните – когда у нас урок на той неделе?
– Во вторник, Татьяна Николаевна! – с готовностью отозвалась Ленка, а я немедленно насторожился. И, как выяснилось, не напрасно.
– Вот и хорошо. Тогда вот тебе, Монахов, дополнительное домашнее задание. Раз уж ты так хорошо знаком с творчеством Пришвина – напиши дома небольшое сочинение, на пару страниц, посвящённое сравнению вашей охоты с той, о которой он писал. А я прочту твоё произведение перед классом, и мы все вместе его обсудим. Ну как, справишься?
– Пуркуа па? – пожимаю я плечами, замечая краем глаза, как расцветает в улыбке Ленка. Я уже знаю, что она видела в ТЮЗе «Трёх мушкетёров», где звучит песня «Пуркуа па?», так что намёк понят. – Правда, Пришвин, охотился по большей части, на русском Севере, в Олонецкой и Архангельской губерниях – но почему бы не попробовать? Вальдшнепы там тоже водятся, а бельгийский «Бердан» двадцатого калибра, его первое ружьё, не так уж и отличается от тульской двустволки из магазина «Охота»…