Шрифт:
Статья о Хемингуэе была напечатана в безвестном и уже не существующем сейчас мексиканском журнале, позже никогда не появлялась в многочисленных собраниях сочинений колумбийского писателя. Недавно Габо раскопал ее в своих архивах и счел нужным напечатать в приобретенном им журнале «Камбио».
На этот раз, похоже, правда: Эрнест Хемингуэй умер. Сообщение это взволновало многих в самых отдаленных и удаленных друг от друга уголках мира: этих его официантов, этих его проводников на сафари и подмастерьев тореро, этих его
Между тем для городка Кэтчум в штате Айдахо смерть одного из добропорядочных жителей была всего лишь печальным событием местного значения. Тело покойного было выставлено для прощания на шесть дней, но не потому, что покойному воздавали воинские почести, а потому, что ожидали кого-то, кто в это время охотился на львов в Африке. Мертвое тело не осталось на снежной вершине рядом с заледеневшим трупом леопарда и не стало добычей стервятников, а мирно будет почивать на стерильном американском кладбище в кругу дружественных покойников. Эти обстоятельства, так напоминающие реальную жизнь, вынуждают нас поверить, что на этот раз Хемингуэй и правда умер — с третьей попытки.
Пять лет назад, когда его самолет разбился в Африке, смерть его не могла быть правдой.
Спасатели нашли его, веселого и полупьяного, на поляне в джунглях, неподалеку бродило семейство слонов. Само творчество Хемингуэя, чьи герои не имели права умереть, прежде чем выстрадают с лихвой горечь победы, отрицало подобную смерть, более годившуюся для кино, чем для жизни.
А теперь писателя, которому исполнилось 62 года и который прошлой весной дважды побывал в больнице со старческими недугами, нашли в его комнате с головой, размозженной пулей из винтовки, с какой ходят на тигров. В пользу версии самоубийства — чисто технический довод: его навыки в пользовании оружием исключают возможность несчастного случая. Против — лишь один довод, но основанный на литературе: Хемингуэй принадлежал к породе людей, которые не кончают с собой. Самоубийство в его романах и рассказах всегда — трусость, а его персонажи героические хотя бы потому, что неустрашимы и физически сильны. Как бы то ни было, загадка смерти Хемингуэя не столь уж и существенна, потому что на этот раз все произошло по правилам: писатель умер, как самый обычный из его персонажей, и умер прежде всего для своих персонажей.
По контрасту с искренней скорбью боксеров в эти дни почувствовалось смятение среди литературных критиков. Главный вопрос, который их теперь занимает: в какой степени Хемингуэй был великим писателем, в какой мере он заслужил лавры, которые ему самому казались нелепостью и совершенно незначительной деталью в жизни человека?
Собственно, Хемингуэй был прежде всего жадным исследователем не столько человеческой природы, сколько индивидуального поведения человека. Его герой
Однако во вселенной Хемингуэя победа доставалась не самому сильному, а самому мудрому — тому, чья мудрость была почерпнута из жизненного опыта. В этом смысле он был идеалистом. Редко в его многочисленных произведениях грубая сила одолевает силу знания. Маленькая, но более умная рыбка может съесть большую рыбину. Его охотник побеждал льва не потому, что был вооружен карабином, а потому, что до мельчайших подробностей знал тайны своего ремесла. Но пару раз и лев знал свои секреты лучше. В "Старике и море" — повести, которая словно вобрала в себя все пороки и добродетели автора, — одинокий, выбившийся из сил и преследуемый злым роком рыбак побеждает самую большую в мире рыбу в борьбе, где ум оказался важнее силы.
Время покажет, что Хемингуэй, даже не став большим писателем, превзошел бы многих более крупных своим знанием скрытых пружин, движущих поступками людей, и, конечно, владением тайнами своего ремесла. Однажды в интервью он очень точно определил свое творчество, сравнив его с айсбергом — гигантской плавучей глыбой: лишь восьмая часть ее видна на поверхности, и с ней ничего нельзя поделать, потому что остальные семь частей поддерживают ее в водных глубинах.
Непреходящая ценность Хемингуэя поддерживается именно этой скрытой мудростью, которая держит на плаву весь массив его творчества, структура которого четка и ясна, а порой скупа до драматизма.
Хемингуэй рассказал лишь то, что он видел своими глазами, то, от чего он сам страдал и чем сам наслаждался, ибо только этому он сам мог верить. Его жизнь была непрерывным и рискованным обучением ремеслу. И в своем ремесле он был честен до чрезмерности: достаточно подумать, сколько раз писатель рисковал своей жизнью, чтобы потом точно описать простой поступок своего персонажа.
В этом смысле Хемингуэй был не больше, но и не меньше того, кем желал быть: человеком, жившим наполненной жизнью в каждый момент своего существования. Его судьба в определенном смысле была судьбой его героев, которые проживали мгновение в любой точке Земли, но оставались в вечности благодаря верности тех, кто их любил. Пожалуй, это и есть наиболее точное определение величины Хемингуэя. И, возможно, это определяет не конец, а лишь начало жизни в мировой литературе. Он — естественный образец великолепного человеческого экземпляра, настоящего и невероятно честного труженика, который, пожалуй, заслуживает большего, нежели места в высших сферах мировой славы.
Мехико, 1961