Этот добрый жестокий мир (сборник)
Шрифт:
— Ни фига ты не понимаешь. А я его сам собрал!
Влад с гордостью постучал красавца по кожаному седалищу и любовно протер ветошкой зеркальце, похожее на глаз стрекозы. Это зеркальце, непроизвольно принялась сочинять Лена, стоило бы подвинуть чуть-чуть ближе к краю, а на концах руля чтобы такие плавные закругленные выемки для пальцев, и сиденье помягче, эргономичнее, и тогда…
— …Вот этими вот руками. Без всяких сочинителей. И ни на полстолько айти!
— Ага, — на всякий случай кивнула Лена.
Во-первых, она, конечно, не поверила. Во-вторых,
— Познакомишь?
— Ленка, — щедро бросил Влад подрулившему конопатому; тот, видимо, пытался вытереть физиономию, но вместо этого только размазал черную грязь и по другой щеке тоже. — Как дела, Димыч? Решили, когда?
— Ребята склоняются к той неделе. Если ты можешь, конечно.
— Не знаю, не знаю… У Ленки вон экзамены, скорее всего.
— Тогда можно на праздники.
— Вот это уже разговор.
Она с нарастающим изумлением слушала их треп, в котором чьи-то там загадочные планы почему-то обсуждались в связи и даже в зависимости от ее экзаменов… Нет, правда, с чего это вдруг? Пора объясниться. Сказать ему убедительно и твердо, что она уже на все тут посмотрела и хочет домой.
— А где вы учитесь, Лена? — спросил конопатый.
— Она приехала поступать. — Влад и рта ей не дал раскрыть. — На сочинителя.
Оба переглянулись — и грохнули. Так, что обернулись мужики, возившиеся со своими железками вокруг них, и с лязгом покатилась по бетонному полу штуковина, упущенная кем-то из рук. (О провинциальных дурочках и чувстве юмора см. выше.) Лена закусила губу.
— Не обижайся, — сказал Влад. — Я объясню.
— Весь мир, Ленка, живет по замкнутой схеме. Сочинители придумывают, айтишники воплощают, и так во всех сферах нашей жизни, от закусочных до космического флота. Все прочие занятия носят чисто вспомогательный характер, потому человечество все жестче делится на сочинителей и айтишников. И они постоянно меряются между собой, кто круче, хотя это вообще уже смешно. Сочинители без айтишников ни на что не способны. Айтишники без сочинителей не могут ничего.
— Айтишники — да. Но сочинители…
— Ага, пошла разводить ритуальные драчки. Поступала бы на айти — доказывала бы обратное. А я тебе вообще о другом.
Они сидели вдвоем в крохотной комнатке, примыкавшей к большому помещению, тоже почти сплошь забитой железом, кроме которого сюда были втиснуты две табуретки и перевернутый ящик в роли столика. Конопатый сунулся было третьим, но Влад его турнул под предлогом неимения мест. И Лене это почему-то понравилось.
Они сидели вдвоем и пили кофе: Лена из пластмассовой кружки с мышонком, Влад из одноразового стаканчика. Такого невкусного кофе она не пробовала ни разу в жизни. Хоть бы молока к нему, что ли, досочинить. Скривилась и накидала побольше сахара.
— Я о том, что схема, замкнутая по кругу, в принципе не способна к жизни. В ней уже заложена червоточина: малейший сдвиг, сбой баланса — и все. Рано или
— Почему, — обиделась Лена. — Сочинителям как раз ничего не сделается ни при каких условиях. Когда у тебя все всегда с собой, в голове…
— Так оно там и зависнет, в голове — и что? И фиг! Если вынести за скобки айти, сочинителям придется, что ли, снова книжки писать. Про «Войну и мор». Сочинительство — занятие совершенно бесполезное само по себе, разве ты не понимаешь?
— А что тогда, по-твоему, полезно? Айти?
— Как ты все-таки узко мыслишь. В общем, да, от айтишников есть какая-никакая польза, но, во-первых, они совершенно бесплодны в плане развития, а во-вторых, айти, как и все переусложненные системы, штука очень хрупкая и уязвимая. Она может глюкнуть в любой момент, правда. И что тогда останется?
Лена пожала плечами.
— Останется настоящее, самодостаточное, не зависящее ни от чего. Останемся мы, Ленка. Наши руки и наше железо.
Влад растопырил короткие пальцы, тускло блеснул перстнем, покачнулся на табурете — и сзади с грохотом посыпался металлический хлам, задетый ножками. Шипастая втулка, или что оно там такое, подкатилась прямо под ноги, и Лена задвинула их подальше — не ободрать бы носки ботинок. Все-таки здесь было как-то чересчур много этого самого железа.
— Ты поймешь, — сказал Влад, — если съездишь с нами на праздники. Поедешь ведь, Лен?
Потому что надо было готовиться! Надо было сидеть дома и учиться, а не… А теперь поздно. Теперь все. Фамилия под красной чертой на айти-мониторе, и уже ничего не сделать: только пройти побыстрее сквозь счастливые, обнимающиеся толпы тех, кто выше черты, забиться на самую дальнюю скамейку и…
Яркое небо и зелень расползались перед глазами. Запел айти-фон, номер звонившего расплывался тоже, и Лена сбросила звонок, не глядя, не наводя резкости. И так понятно кто. И нечего!..
— Ты плачешь, что ли?
Она передернула плечами и пересела на другую скамейку. Еще и пристает кто-то — опять. Ну почему даже теперь нельзя так, чтобы не приставал никто?!..
— Завалила?
Повернула красное некрасивое лицо: ну, пугаемся и сматываемся, живо! Даже провела кулаком по глазам, нарочито, назло размазывая косметику, проморгалась, присматриваясь. Да нет, откуда? Нет у меня знакомых в столице, и теперь уже не будет, если не считать…
— Тю, Владова девчонка! А где Влад?
Конопатый смотрел весело и совсем уже свойски.
Лена много чего имела ему сказать, но не позволяло провинциальное, блин, воспитание. А завтра возвращаться домой, и весь городок будет сочувственно шушукаться за спиной: не поступила, не поступила… Сочинительница, тоже мне. «Библиотека».
— Забей, — посоветовал конопатый. — Придешь вечером в мастерскую?
Лена молчала.
— А послезавтра выезжаем, — мечтательно сказал он. — Хотя можно и завтра, раз ты освободилась. Ага? Скажешь Владу?