«Этот ребенок должен жить…» Записки Хелене Хольцман 1941–1944
Шрифт:
Из Вильнюса прибыли первые беженцы. Первые и последние. Город был эвакуирован. Немцы, бежавшие оттуда, все еще надеялись остаться в Каунасе: ходили слухи, — и им верили, потому что хотели верить, — будто между Каунасом и Вильнюсом стянуты крупные германские силы, которые в состоянии задержать врага.
Для других Каунас был лишь перевалочным пунктом: немцы стремились в Германию, как будто там они могли укрыться как за запертой дверью. Всякому немцу немедленно выдавали разрешение на въезд в страну и устанавливали лимит на килограммы багажа. Литовцам приходилось доставать специальные документы на выезд, впрочем, это было несложно. Одному нашему знакомому удалось забронировать для себя целый вагон и вместе с домашней утварью вывезти на запад тонны сала, сахара
Многие просто покупали лошадь и тележку и уезжали сами по себе, никого не спрашивая.
У нас появился профессор Энгерт с двумя дорожными саквояжами, в которых уместилось все, что ему удалось увезти, — свою обширную библиотеку, свои работы он оставил в большой, прекрасно обставленной квартире. Мы его спрашиваем: вы-то, профессор, зачем бежите? Он в ответ: как зачем? Да вы с ума сошли, дамы! Бегу и вам советую! Из всех этих русских только в первых войсках придут нормальные люди, европейцы, остальные — не приведи господь! Следом придут такие азиаты — всех поголовно вырежут и камня на камне не оставят! Мы пожелали ему счастливого пути и распрощались.
Улицы кишели солдатами, отставшими от своих частей, грязными, измученными, в одежде, почерневшей от пота и гари. Голые худые шеи торчат из гимнастерок, небритые подбородки, в глазах — страх, растерянность и уныние.
Поезда медленно проплывали в здание вокзала, вагоны от крыши до подножки облеплены людьми, как соты пчелами. Беспорядочный поток беженцев валил с вокзала в город. В противоположном направлении — к вокзалу — катился другой поток. Имперские немцы, рейхснемцы, посланные сюда для «колонизации восточных земель», с перекошенными лицами тряслись на тележках и дрожках, взятых напрокат в большом количестве, чтобы спасти что-нибудь из домашнего скарба. На одной из улиц я столкнулась со знакомой женщиной — детским врачом, она везла свой соллюкс [114] . Вы тоже едете — вот и хорошо, обратилась она ко мне. Нет, отвечала я, остаюсь, близ вокзала я оказалась случайно.
114
Соллюкс — медицинская лампа с голубым свечением для прогревания в случае мышечного ревматизма, сильных ушибов и простуды.
На самом деле — не совсем уж случайно. Я шла на маневровые пути — искать еврейские эшелоны. Может, хоть кого-то еще удастся вытащить!
8 июля около 1500 человек из гетто погрузили на баржи и повезли вверх по Мемелю. Комендант Гёке в очередной раз со своим знаменитым цинизмом толкал свою речь: мы, мол, вас от русских спасаем, мы вас увезем подальше от Иванов. Куда их повезли? Говорят, в Данциг. Баржи видели еще в Георгенбурге. Потом стали известно, что суда плыли восемь дней, прежде чем узников довезли до места назначения — концлагеря Штуттхоф. А через несколько дней из гетто вниз по берегу реки потянулась длинная вереница людей.
Эти шли через город к вокзалу. Грета собралась пойти на мост через Вилию, что вел в гетто. Строй узников прошел по мосту, медленно, у каждого в руках узелок. В старом городе один пытался бежать, скрыться в ближайшем доме — застрелили на месте. Охранников было очень мало, если бы заключенные решили разбежаться врассыпную, их никто бы уже не удержал, но бежать им было некуда. Двери литовских домов для них были наглухо заперты, их жители — люди без сердца и совести, отпускающие лишь гадкие шуточки в спину пленников, задавленных своим горем, своей смертельной тоской и одиночеством.
Так они и шли — по десять человек в ряду, молча, уставясь перед собой невидящим взглядом. Гретхен вдруг увидела фрау Абрамсон. Женщина вела за руку своего Сашу. Фрау Абрамсон! — киваем ей, машем. Не замечает. Грета следовала за ними до самого вокзала, куда их отвели дальше, она не видела. Сил у нее больше не было, вид такого отчаяния кого угодно доведет до полной потери сил, домой моя дочь вернулась совершенно разбитой. Куда их дели, мы придумать не могли и, как ни горько, готовы
Вот что рассказала Эмма Френкель, вернувшись в июне 1945-го из Германии в Каунас. Ей тогда лет четырнадцать было.
В каунасском гетто она работала в прачечной, где обстирывали гестаповцев. Когда в понедельник 4 июля 1944-го [115] из гестапо не привезли очередной партии грязного белья, в гетто почуяли неладное. Но несколько дней все было тихо, пока не пришел приказ: отправить 5000 человек на работы. Первую партию отправили на тех самых баржах вверх по реке. Остальных — в товарном составе с вокзала. Это их Грета видела в городе. В том эшелоне оказалась и Эмма Френкель.
115
4 июля 1944 г. был вторник.
Их погрузили в товарные вагоны, выдали провиант в дорогу: хлеба, искусственного меда, лимонада. В каждом вагоне оказалось человек по 50 и один вооруженный эсэсовец. Пока состав шел по литовской территории, семеро смельчаков из вагона, где оказалась Эмма, выкарабкались на крышу через узкое окошечко и спрыгнули с поезда. Часовые спали, так что из всего поезда многим удалось спастись. Некоторым, среди них — фрау доктор Барон, известному в нашем городе дантисту, посчастливилось еще на вокзале скрыться, воспользовавшись всеобщими сумятицей и беспорядком.
На второй день к вечеру поезд остановился. Мужчин отдельно отправили в Дахау. Женщин распределили по грузовикам и отвезли на дезинфекцию, а потом еще километра два пришлось идти пешком, пока, наконец, они не оказались на широком дворе. Велели сложить в кучу ручную кладь, пройти в помещение и, без всякого надзора, раздеться. При себе разрешили оставить три вещи: зубную щетку, расческу и очки. Врач-поляк проверил у каждой уши, рот и волосы, а потом каждую досмотрел на гинекологическом кресле — не припрятано ли и там у них золотишко. После дезинфекции, как были голые, вышли снова на двор, и каждой выдали байковую робу, по паре мужских трусов и полосатый халат [116] .
116
На полях рукописи: Рубашки женщины рвали на части и шили себе носовые платки, полотенца, лифчики. Великой ценностью считалась швейная игла. С помощью осколков стекла из деревяшек вырезали себе ложки.
В таком виде прошли еще несколько километров — до лагеря Штуттхоф. Работы там никакой не было. Все время занимали ежедневные бесконечные переклички, когда часами приходилось торчать на жаре, босыми ногами в горячем песке. За малейшую провинность нещадно били и называли не иначе как «потаскуха» и «старая скотина».
Через несколько недель в отдельную группу отобрали уже нетрудоспособных и детей. Всех увели в крематорий. Оставшихся поделили в группы по сотне в каждой. Эсэсовцы и девицы из BDM [117] проштемпелевали всех узниц специальными номерами и велели впредь на эти номера и отзываться. Сообщать друг другу свои номера заключенным запретили.
117
BDM — Bund Deutscher M"adel. Союз немецких девушек (молодежная организация в фашистской Германии). — Прим. пер.