Этюд в багровых тонах (др.перевод)

Дойл Артур Конан

— Молодчина! — похвалил его Холмс. — Почему в Скотленд-Ярде не пользуются этой моделью? — продолжал он, доставая из ящика пару стальных наручников. — Посмотрите, какая отличная пружина. Захлопываются мгновенно.

— Старая модель тоже хоть куда, — заметил Лестрейд, — было бы на кого надевать.

— Что ж, отлично, — улыбнулся Холмс. — Вот что, пусть возница поможет мне с багажом. Попроси его подняться, Уиггинс.

Меня эти слова удивили — Холмс, судя по всему, отправлялся путешествовать, а меня даже не предупредил. В комнате стоял небольшой саквояж; Холмс вытащил его на середину и стал затягивать

ремни. Этим он и был занят, когда вошел возница.

— Помогите мне застегнуть пряжку, — попросил его Холмс, не вставая с колен и не поднимая головы.

Возница с хмурым, безразличным видом шагнул поближе и протянул руки, чтобы помочь. В тот же миг раздался резкий щелчок, звон металла, и Шерлок Холмс вскочил на ноги.

— Джентльмены! — воскликнул он, и глаза его сияли. — Позвольте представить вам мистера Джефферсона Хоупа, убийцу Еноха Дреббера и Джозефа Стэнджерсона.

Все случилось молниеносно — я даже не успел сообразить, что к чему. Но я прекрасно помню это мгновение — торжество на лице Холмса, его звонкий голос, ошеломленное, затравленное выражение на лице кэбмена, который уставился на блестящие наручники, будто по волшебству сомкнувшиеся на его запястьях. На секунду-другую мы застыли, словно скульптурная группа. Потом наш пленник издал нечленораздельный яростный вопль, вырвался из рук Холмса и метнулся к окну. Дерево и стекло подались под его натиском, но выскочить он не успел — Грегсон, Лестрейд и Холмс набросились на него, как свора гончих. Его втащили обратно в комнату, и тут завязалась ожесточенная борьба. Исступление придало неизвестному сил, он снова и снова разбрасывал нас в разные стороны. В нем была нечеловеческая энергия, как у эпилептика во время припадка. Руки и лицо у него были сильно изрезаны осколками стекла, однако даже потеря крови не сломила его сопротивления. Только когда Лестрейду удалось ухватиться за его шейный платок и сдавить ему горло, он понял, что сопротивление бесполезно; но даже после этого мы на всякий случай связали ему не только руки, но и ноги. И только тогда поднялись с полу, с трудом переводя дух.

— Его кэб внизу, — сказал Шерлок Холмс, — можно на нем и отвезти его в Скотленд-Ярд. Итак, джентльмены, — он очаровательно улыбнулся, — вот и конец нашей маленькой тайне. Теперь милости прошу, задавайте мне любые вопросы и не бойтесь: я не стану уклоняться от ответа.

Часть вторая

Страна святых

Глава I

Великие Солончаки

В центральной части огромного материка Северной Америки раскинулась безжалостная безводная пустыня, которая долгие годы была непреодолимым барьером на пути продвижения цивилизации. Все пространство от Сьерра-Невады до Небраски и от реки Йеллоустоун на севере до Колорадо на юге представляет собой страну отчаяния и безмолвия. Однако и в этой мрачной земле природа далеко не повсюду так уж однообразна. Есть там и высокие горы со снежными шапками, и темные угрюмые долины. Там текут быстрые реки, пробивающие себе дорогу в узких каньонах. Есть там и бескрайние равнины, зимой белые под снегом, а летом — серые из-за солончаковой пыли. Однако на всем там лежит печать бесплодности, бесприютности и безысходности.

И никто не живет в этой стране отчаяния. Время от времени индейские племена поуни и черноногих пересекают эту пустыню в поисках новых охотничьих угодий, но и храбрейшие из них, оставив эти страшные равнины позади, с облегчением переводят дух и обретают спокойствие, лишь снова

оказавшись в родных прериях. В чахлом кустарнике там ютятся койоты, в небе, помавая тяжелыми крыльями, пролетают канюки, да неуклюжий медведь-гризли бредет напролом по мрачным ущельям в поисках чего-нибудь съедобного в бесплодных скалах. Вот, собственно, и все обитатели этой пустыни.

В целом мире не сыщешь зрелища более унылого, нежели то, что открывается с северных склонов Сьерра-Бланко. Сколько видит глаз, простирается бесконечная равнина, там и сям покрытая серыми разводами солончаков вперемежку с зарослями низкорослого чаппараля. А на самом горизонте видна длинная горная цепь с вершинами, испещренными белыми пятнами снега. И на всем этом огромном пространстве нигде не увидишь ни малейших признаков жизни, ничего, что имеет к ней хоть какое-то отношение. В серо-стальных небесах нет птиц, ничто не шевельнется на этой безвидной серой земле — и над всем царит безмолвие. Сколько ни прислушивайся, не уловишь и тени звука посреди этой огромной дикой пустыни. Ничего, кроме тишины — всеобъемлющей, гнетущей тишины.

Как уже сказано, на этой бесконечной равнине нет ничего, что имеет хоть какое-то отношение к жизни. А впрочем, это не совсем так. Глядя с высоты Сьерра-Бланко, можно увидеть единственную дорогу, которая пересекает пустыню: она, петляя, исчезает за горизонтом. Она изъезжена колесами повозок и истоптана ногами многочисленных искателей счастья. Там и сям можно заметить нечто белое, что поблескивает на солнце, выделяясь на сером фоне слежавшейся солончаковой пыли. Подойдите поближе и посмотрите! Это кости. Одни побольше и потолще, другие поменьше и потоньше. Первые — бычьи, а вторые — человеческие. По жалким останкам тех, кто полег по обочинам дороги, можно проследить этот призрачный караванный путь на протяжении полутора сотен миль.

Вот это самое зрелище и открылось глазам одинокого путника четвертого мая тысяча восемьсот сорок седьмого года. Выглядел он так, что его запросто можно было принять за какого-нибудь духа или демона здешних мест. По внешности трудно было определить его возраст — то ли под сорок, то ли под шестьдесят. Худое, изможденное лицо, плотно обтянутое темной, подобной пергаменту кожей, под которой легко угадывались кости. Длинные каштановые волосы, равно как и борода, — с густой проседью. Его глубоко запавшие глаза горели каким-то неестественным огнем. Его рука, крепко сжимавшая ружье, была едва ли более облечена плотью, нежели рука скелета. Человек стоял, опираясь на свое оружие, чтобы не упасть, хотя по его высокому росту и могучему телосложению было видно, что он весьма стоек и вынослив. Однако исхудалое лицо и одежда, висевшая на нем, как на распялке, ясно говорили о том, отчего он выглядит беспомощным старцем. Этот человек умирал — умирал от голода и жажды.

Напрягая последние силы, он спустился в лощину, затем поднялся по невысокому противоположному склону в тщетных поисках хоть каких-нибудь признаков воды. Взору его открылась огромная солончаковая равнина, вдалеке маячила цепь первозданных гор, без единого деревца или хотя бы кустика, которые свидетельствовали бы о наличии влаги. И нигде на этой бескрайней равнине не было видно ни проблеска надежды. На север, на восток и на запад обращал он свой безумный, вопрошающий взор, и в конце концов он понял, что его тяжкому странствию пришел конец, что здесь, на этой голой скале, ему придется умереть.

— Почему бы и не здесь, ничуть не хуже, чем на пуховой перине лет через двадцать, — пробормотал он и уселся в тени большого обломка скалы.

Однако, прежде чем сесть, он положил на землю свое бесполезное ружье, а также большой узел, сооруженный из серой шали, который он нес, перекинув через правое плечо. Казалось, эта ноша была ему не по силам, так как, спуская узел с плеча, он едва не уронил его. Тут же из серого свертка донесся жалобный вскрик, а потом высунулось испуганное детское личико с ясными карими глазками и вынырнули две пухлые чумазые ручки.