#Этюды_21_века
Шрифт:
Так и теперь коллеги пришли в летних платьях, одна краше другой. Человек, никогда не работавший в женском коллективе, не поймет, насколько важен гардероб для женщины, насколько выбор одежды давит на психику, а главное, насколько сильно зарплата поглощается этим самым гардеробом. Маша была самой большой модницей из всех, она напоминала модель из глянцевого журнала – ногти с шеллаком, миллион пар босоножек, самые стильные платья и блузки. Никто не сомневался, что вся ее зарплата, за вычетом на аренду комнаты и питание, уходила на одежду.
Так это все смотрелось вычурно в дешевом кафе, с самой простой мебелью из ДСП, с бюджетной барной стойкой, с окнами, выходившими
Лиза, всеобщая любимица, душа компании, рассказывала о своей новой работе. В свои сорок пять лет она выглядела на десять лет младше, была яркой блондинкой, стройной и очень привлекательной. А главное, за что ее обожал весь офис, даже самые сложные из сотрудников, – таких людей больше не было в природе. Она была исключительным человеком. Исключительно умной, исключительно доброй, общительной, отзывчивой, остроумной. Было сложно найти эпитет, в чем она была бы неисключительной. За несколько минут благодаря своей харизме Лиза могла любого расположить к себе. Глядя на нее, ты не мог не думать, что такого человека в своей жизни больше не встретишь.
И хотя она, безусловно, немного хвастала, рассказывая о высокой должности и уважительном отношении к себе в новой компании, глаза ее сияли так ласково, с такой теплотой, что подруги не могли завидовать ей или обижаться на нее за ее успех.
Вся пронизанная теплотой встречи, я слушала и больше комментировала, ничего не рассказывая о себе. Но под конец вечера Лиза вдруг посмотрела на меня и сказала:
– А что у тебя нового, Танюш?
Я раскраснелась, пойманная врасплох, и сразу сказала, без обиняков:
– Я вышла замуж!
– Замуж? – неожиданно уголки губ Лизы опустились вниз. – Когда ты успела? Ты же ни с кем не встречалась?
– Да… – Я замялась, почувствовав, что Лиза не очень рада услышать мои новости. – Но сразу после твоего ухода я встретила будущего мужа. И недавно вышла замуж.
Было странно, что Лиза даже как будто расстроилась, ведь нас всегда связывали очень нежные отношения, я была ровесницей ее дочери.
– И кто он? Расскажи, чем занимается?
Понимая, что ответ на этот вопрос, очевидно, еще больше испортит настроение Лизы, я постаралась как можно уклончивее рассказать о муже и его профессии. Подруге было неприятно слышать, что он умен, добр, а еще неприятнее было узнать, что он работает в сфере информационных технологий, из чего неумолимо следовало, что он хорошо зарабатывал.
Но все-таки под конец моего рассказа она совладала с собой и стала улыбаться. Привычное тепло и расслабленность вернулись к ее лицу, и я поняла, что борьба, происходившая в ней, была не борьба с тем, как не выдать свои мысли, а борьба с тем, чтобы именно подавить в себе мысли, прежде всего о зависти. Хотя она любила своего мужа, он зарабатывал не так много, и уже не было надежды, что ситуация исправится. А она именно любила тратить деньги и слыла хроническим безудержным шопоголиком.
Но Лиза, от природы одаренная светлым нравом, не могла терпеть в себе зависть, и она справилась с ней и поздравила меня. Беседа вновь стала веселой и беззаботной. Официант продолжал приносить коктейли и бокалы с вином.
Маша попросила меня показать фотографии со свадьбы, и я показала ей снимки на ноутбуке. Она удивилась тому, что на кадрах не было свекрови. Тут и случились злосчастные
– Мамы мужа давно нет.
– Нет? – Маша поразилась и, качая головой, сказала, с глазами, налитыми неприкрытой, черной, такой тяжелой завистью. – Как же тебе повезло!
Я совершенно растерялась от ее слов, потому что меня часто спрашивали о матери мужа, но еще никто не говорил мне таких вещей, как сказала Маша. Люди могли думать про себя подобное, могли намекать, но чтобы так прямо, – это было слишком, как будто человек настолько идет на поводу у своей слабости, эгоизма, что не видит берега. Мне стало не по себе.
Я вспомнила, как на первом свидании, узнав от будущего мужа, но еще не в курсе подробностей и не любя его по-настоящему, я почувствовала, как в уме родились похожие звуки, но я подавила их в себе, зная, что это как будто не я говорю, а кто-то злой, какая-то червоточинка во мне. Она временами просыпалась сама по себе и подсказывала подлости и пошлости, которые, как я верила, совсем были мне чужды и не характерны. Я ставила для себя всегда высокую планку и старалась ей соответствовать не только на людях, но и внутри себя. Конечно же, это не всегда получалось, человек слаб и не может всегда контролировать себя, особенно, если ты молод, красив, успешен в работе и постоянно слышишь комплименты.
Но главное-то заключалось в том, что слова Маши были кармически неправильными: разве бы мы сами, женщины, хотели бы, чтобы в будущем так говорили о нас наши невестки?
А потом я подумала о муже и о том, как мучительно долго увядала его мать, и как это ему было тяжело вспоминать все подробности, и как он не мог быть с ней рядом, потому что жил в другом городе и должен был работать. Мне стало жалко его и обидно, что кто-то совершенно незнакомый ему глумится над ним и над его горем, которое между тем никогда не зарубцуется по-настоящему. Жестоко, жестоко, повторила я про себя. Но ответить ничего не смогла, и девчонки перехватили инициативу и заговорили о чем-то другом.
Ни в тот вечер, ни в последующие, я так и не рассказала мужу об этом разговоре. Мне казалось, что, конечно, хоть между супругами и не должно тайн, все же некоторые бестактные вещи лучше оставить при себе.
А ровно через неделю, в тот же будний день, случилось то, что случилось. Совершенно здоровая мать той самой Маши, которая жила в другом городе, потеряла сознание. Это был инфаркт, ее быстро госпитализировали, но сделать ничего не смогли. Маша тут же села на поезд и поехала к матери, еще живой, но уже в коме.
Когда мне рассказали об этом коллеги, я не смогла сдержаться. Слезы хлынули из глаз. Было больно и за Машу, и за ее давешнюю жестокость, и за ни в чем неповинную мать и, возможно, за совершенно случайное совпадение. Совпадение, которое теперь навсегда превратится в сомнение и уже не отпустит Машу, как оно не отпустило и меня спустя столько лет.
Сомнение, которое будет возвращаться к ней в моменты расслабления, когда она будет уверена, что забыла о нем, смогла подавить в себе. Оно будет давать знать о себе вновь и вновь, хлеща по сердцу звонкими и быстрыми ударами. Или, быть может, наоборот, совпадение это заставит Машу отвернуть свой взгляд от других и обратить его внутрь себя, на свои чувства. Заставит меньше завидовать и больше думать о своих несовершенствах, да о том, как их исправить. Будет вечным напоминанием о червоточинке, которой отмечена сердцевина каждой человеческой души, и которая может обратиться таким непреодолимым злом, если только ее поощрять и давать ей расти.