Этюды любви и ненависти
Шрифт:
Писемскому 10 (22) мая 1871 г. в Лондон:
Любезнейший друг А[лексей] Ф[еофилактович]! Присланное вами письмо заключало отрывок из еврейского журнала "День", в котором упрекают меня за то, что я, говоря о скульпторе Антокольском, не упомянул, что он еврей. Я это сделал не из нерасположения к еврейскому племени (я скорее пристрастен к нему), а просто потому, что в сообщенных мне Антокольским биографических сведениях не было сказано ни слова о его происхождении37.
Ясно, что Тургенев хитрил: он-то точно знал, кто по национальности скульптор, но не хотел акцентировать на этом внимание читателя. Бдительный Адольф Ефимович (Арон Хаимович) Ландау (1842-1902), известный в то время публицист, тотчас отреагировал, напечатав в еженедельнике "День" 26-е "Петербургское
Вернемся, однако, к И.Н. Соркину, который еще дважды пытался подвигнуть русских писателей на доброе дело. Из его подвигов два, точнее полтора, можно назвать успешными. Половина относится к Л.Н. Толстому. Еврейская энциклопедия сообщает об этом скупо: "С той же просьбой (заступиться за евреев. – С. Д.) он обратился к Толстому, у которого возбудил интерес к еврейскому языку. Соркин рекомендовал Толстому Минора в качестве преподавателя"39.
Зато визит к М.Е. Салтыкову-Щедрину увенчался полным успехом. Из рассказа журналиста А.Е. Кауфмана узнаем, что однажды Соркин явился к нему в редакцию "Новостей" крайне взволнованный:
– Ну, батенька, я, кажется, оказал евреям медвежью услугу…
– Каким это образом? – спросил я.
– Я, как вы знаете, получил уклончивый ответ от Тургенева насчет его заступничества за евреев. Перебирая имена выдающихся русских писателей, которые могли бы откликнуться на еврейские невзгоды, я остановился на нашем знаменитом сатирике Щедрине и отправился к нему. Я объяснил цель визита, нарисовав картину ужасного положения угнетаемых евреев. Щедрин окинул меня своими большими глазами, так что я невольно поддался назад. "Какое вы имеете право обращаться ко мне? – крикнул он своим резким голосом. – Ступайте к Каткову, который с вашим Поляковым в большой дружбе: Поляков даже подарил ему дом под лицей!" – "Но какое евреям дело до Полякова? И неужели только за подношения и по дружбе надо негодовать по поводу несправедливой травли?" – возразил я. Но Салтыков еще пуще раскричался и схватился за спинку кресла; я машинально сделал то же, но скоро пришел в себя и ушел.
Соркин ошибся. Через некоторое время в "Отечественных записках" появилась июльская сатира Щедрина о вампирах самобытных и инородных. Сатира эта произвела сильное впечатление. Соркин торжествовал…40 «Что прикажете делать! – восклицал в 1876 г. упомянутый аноним в "Одесском вестнике". – Крупные писатели русские заражены… юдофобией. Тургенев еще в юности написал рассказ "Жид", где вывел отца, продающего офицеру свою дочь.
Некрасов в последней своей поэме ("Современная песня". – С. Д.) написал еврейскую песню, где проводит самые нелестные для евреев мысли. Щедрин также не может встретиться с евреем, чтобы не щелкнуть его… И это русская интеллигенция.
Это люди, которых нельзя упрекнуть в злостном пристрастии или глупых предрассудках… У Достоевского, наконец, это юдофобия доходит почти до мании»41.
Первое открытое письмо непосредственно главному редактору "Отечественных записок" Н.А. Некрасову после первого погрома 1871 г. в Одессе было опубликовано в "Вестнике русских евреев" в 1872 г. (в то время еще тлели надежды евреев на равноправие) и подписано неким юристом М. Хволосом. Думаю, что публикация "вынудила" десять лет спустя Салтыкова-Щедрина внять просьбе Соркина. Письмо Хволоса очень пространное, поэтому привожу его с купюрами:
М.Г. Николай Алексеевич!
Одна из характеристических и с первого взгляда совершенно загадочных черт злосчастного вопроса в России это – поразительное невежество, легкомысленное, а подчас даже просто недобросовестное отношение к нему большинства органов русской печати.
Евреи то невежественны, трусливы и ленивы, то уж слишком умны, ловки, проницательны и смелы; то вредны, то весьма полезны; то их следует истребить, изгнать, уничтожить, то стараться об их обрусении, содействовать их сближению с русскими; то они замкнуты, сплочены, изолированы, то вдруг наводят страх своим стремлением расселиться по всем градам и весям великой и обильной земли русской; то они фанатичны и не податливы для русской цивилизации, то они слишком накинулись на образование и уже очень стремятся в гимназии и университеты, и пожалуй, чего доброго, станут во главе интеллигенции и государственного управления – что грозит особой опасностью, так как они, образованными, живо расстаются со своими религиозными преданиями, но не пристают к христианству и о, ужас! становятся самым радикальнейшим "нигилистическим", как выразился недавно один ворон в павлиньих перьях в одной комиссии, элементом государства…
Никогда пресловутое правило: ab uno disce omnes (Вергилий. Энеида. Кн. 2, стих 65-66. В. Брюсов и С. Соловьев перевели их так: "Данаев ныне коварство познай; одного по проступку / И обо всех них суди". – С. Д.) не исполняется так точно и непреклонно: какой-нибудь Ицко сплутовал, надул Ивана, какой-нибудь Давид эксплуатирует Ивана, где-то шинкарь Яков взял у блудного Лазаря 10% в месяц – сейчас сонм высоконравственных корреспондентов спешит протрубить об этих важных событиях во всех благочестивых и пекущихся о благе дорогого отечества органах печати, которые поднимают неистовый шум и гвалт, бьют в набат, что евреи ужасный народ, что они все плуты и мошенники, эксплуататоры и ростовщики. … Дело тут вовсе не в логике, не в желании добиться истины и правильной, справедливой постановки и разрешения вопроса. Во всей суматохе орудуют совсем другого рода пружины, действуют такие мотивы, которые по существу своему не поддаются логике, которых никакими разумными и спокойными разъяснениями не проймешь, которые, так сказать, логически не проникаемы… никакой разумный спор, никакие разъяснения были до сих пор невозможны.
Далее М. Хволос отдает дань времени: антагонизм между русскими и евреями подогревается польской партией, вплоть до того, что евреи чувствуют в антисемитских статьях польскую "дирижерскую палочку". В свое время я писал о влиянии польских юдофобов, обвинявших евреев в ритуальных преступлениях, на русскую литературу. Но после восстания 1863 г. это влияние в общем сошло на нет.
Русский антисемитизм, хотя и зависимый от польского или германского, был вполне самостоятелен. "Дирижирование" автор усматривает даже в статьях почти либерального "Голоса", редактируемого вполне "приличным" человеком – историком В.А.
Бильбасовым. Обращение М. Хволоса к Некрасову было продиктовано тем, что подобные юдофобские материалы стали публиковать "Отечественные записки", издатели которых не раз декларировали, что являются преемниками гуманистических традиций "Современника". Антисемитизм он находит в "Дневнике провинциала", принадлежащего перу некоего М.М.: «… держу пари, что и ему (Гейне) не удалось бы найти хоть малейший след элемента здравого смысла в таком неказистом ублюдке, каким представляются некоторые цинически развязные остроты "Дневника провинциала" ноябрьской книжки. Нам было особенно больно и обидно встретить в этом "Дневнике" такую грубую, ни к селу, ни к городу… пригнанную брань, что по некоторым литературным приемам, развязности и резкости стиля, а подчас, бесспорно, своеобразному, едкому юмору, в нем чувствуется как бы сатирическое перо г.