Этюды об ученых
Шрифт:
Эванджелиста Торричелли:
«МЫ ЖИВЁМ НА ДНЕ ВОЗДУШНОГО ОКЕАНА»
Когда последний слабый вздох вырвался из груди Галилео Галилея, у смертного одра великого старца стояли два человека. Один – совсем ещё юноша со свежим румянцем на щеках, второй – мужчина средних лет с необычайно живым взглядом красивых чёрных глаз. Короткие, подкрученные вверх усы и чёрненькая эспаньолка под нижней губой
Торричелли… Вспомнили? Самые первые уроки физики в школе, учительница опрокидывает в чашку со ртутью стеклянную трубку, запаянную с одного конца. В трубке тоже ртуть, но она не выливается, она только опустилась немного, её держит давление атмосферы, а там, вверху, – вакуум, «торричеллиева пустота». О, как это просто! Это понятно даже маленьким ребятишкам. Ребятишки не знают, что, прежде чем появилась эта трубочка, прошли века, не знают, как спорили об атмосфере великие умы: Аристотель и Демокрит, Эпикур и Ал Хайсам. Совсем вплотную подошёл к тайне атмосферы великий Галилей. Ему оставалось буквально лишь протянуть руку к трубке со ртутью, но он не успел. Торричелли продумал опыт, Винченцо Вивиани впервые опрокинул трубочку в чашу. «Опыты с несомненностью доказывают, что воздух имеет вес…» – записал вскоре Торричелли. И ни молодой Вивиани, ни 35-летний Торричелли не знали, что этот, может быть, самый простой из всех физических опытов положил в 1643 году начало гидравлике и барометрии – зародышу метеорологии.
Эванджелиста Торричелли, этот жуир и завсегдатай флорентийских погребков, оставил нам не только «торричеллиеву пустоту», но и формулу скорости истечения жидкостей из сосудов, правило квадратуры парабол: не зная высшей математики, он определил квадратуру циклоиды, исследовал центры тяжести тел вращения и усовершенствовал артиллерийский угломер.
Он жил бурно, тратил себя щедро и в трудах и в досугах и умер очень рано – 39 лет от роду. Умер и унёс в могилу секрет, о существовании которого люди узнали совсем недавно.
Известно, что Торричелли сам изготовлял линзы для оптических приборов. В Музее истории науки во Флоренции хранится его линза диаметром 83 миллиметра, изготовленная им за год до смерти. Уже после его кончины флорентийские астрономы вставили эту линзу в телескоп и направили его на Сатурн. Они не только увидели кольцо Сатурна, из-за которого тогда было столько споров, но даже тень от кольца на диске планеты.
Без малого через 300 лет после этого наши современники физики взяли линзу из музея и решили сравнить с нынешними линзами при помощи дифракционной решётки, которая способна обнаружить в теле линзы неоднородности размером около одной десятитысячной миллиметра. Как писал несколько лет назад французский журналист Мишель Рузе: «В результате такого дифракционного исследования выяснилось, что линза Торричелли превосходит по своим качествам современную линзу».
В записях Торричелли есть строчка: «И ангел был бы не в состоянии изготовить лучших сферических зеркал». Что это, похвальба? У него было слишком много своих пороков, чтобы ему нужно было приписывать чужие: Торричелли отличался в научных публикациях большой скромностью и сдержанностью. Значит, он знал, как делать сверхточные линзы, прибегая к, казалось бы, совершенно недостижимым в его время измерениям миллионных долей сантиметра! Как?…
«К крайнему моему сожалению, я не могу раскрыть мой секрет, так как великий герцог предписал мне молчать о нём…» – писал Торричелли. Правда, в одном из писем к другу есть намёк, что он использовал открытое и засекреченное им явление, которое мы называем сегодня интерференционными кольцами. Известно, что после смерти Торричелли разгадка его секрета хранилась в шкатулке, которая долго бродила среди его друзей. Потом её потеряли. Лишь через 300 лет опубликованы были рукописи Торричелли, но той, которая была спрятана в шкатулке, среди них нет.
И
Климент Тимирязев:
«РАБОТАТЬ ДЛЯ НАУКИ И ПИСАТЬ ДЛЯ НАРОДА»
Высокий худощавый блондин с прекрасными большими глазами, ещё молодой, подвижной и нервный, он был как-то по-своему изящен во всём…
Говорил он сначала неважно, порой тянул и заикался. Но когда воодушевлялся, что случалось особенно на лекциях по физиологии растений, то все недостатки речи исчезали и он совершенно овладевал аудиторией…»
Таким запомнил своего профессора студент Петровской академии В. Г. Короленко, будущий писатель.
Профессор этот принадлежал к числу педагогов, проникнутых свободомыслием, а потому уже неугодных. К тому же он почитал себя дарвинистом, и учение это, если и неопасное для российского престола, то, наверное, богопротивное, всячески популяризировал. Недаром князь Мещерский намекал без обиняков: «Профессор Петровской академии Тимирязев на казённый счёт изгоняет бога из природы». Князь лгал: на казённый счёт царская Россия не издала ни одной строки великого физиолога. Впрочем, никто из «людей влиятельных» великим физиологом его не считал: почётный доктор Кембриджа, университетов Женевы и Глазго в списках академиков императорской Академии наук не числился.
В Петровской академии Тимирязев работал до её закрытия и роспуска профессуры. Потом окончательно перешёл в Московский университет, где читал лекции 34 года. И здесь, в университете, слыл он человеком «неблагонадёжным», «дурного либерального толка», за которым нужен глаз да глаз. Вместе со студентами не явился, к примеру, на занятия, когда те отмечали день памяти Чернышевского. А когда декана Бугаева послали публично зачитать прямо на лекции выговор Тимирязеву, он взял из рук оробевшего Бугаева бумагу и зачитал сам. Потом обернулся к студентам:
– Не будем больше об этом говорить. У нас на очереди стоят более важные дела… Итак, смесь веществ, которую мы называем протоплазмой и которая состоит главным образом из белков… Никто не слышал уже, как скрипнула за Бугаевым дверь.
В 1901 году Тимирязев высказал протест в связи с царскими репрессиями в отношении студентов и подал заявление об отставке. Сколько хлопот доставила эта отставка университетскому начальству и министерским чиновникам! Сколько их льстивых послов получали «поворот от ворот» большого дома на улице Грановского, в котором жил «неистовый Климент»! Как жаль, что выбранная форма этюда мешает привести здесь целиком письмо Тимирязева попечителю учебного округа П. А. Некрасову – благороднейший и умнейший документ, которым гордилась вся передовая интеллигенция России! Как жаль, что нельзя подробно рассказать о ликующей толпе студентов, заполнивших 18 октября 1901 года громадную аудиторию, где должен был читать свою лекцию вернувшийся в университет профессор. Отвечая на овации, он сказал: «… я исповедую три добродетели: веру, надежду и любовь; я люблю науку как средство достижения истины, верю в прогресс и надеюсь на вас». Помолчал и добавил, словно извиняясь: «Естественное волнение, испытываемое мною, мешает мне сейчас начать лекцию…»
Как сформировался этот удивительный и прекрасный русский характер? Почему учёный с мировым именем, родоначальник исследований гигантской проблемы фотосинтеза, блестящий ботаник, химик, физиолог превратил университетскую кафедру в трибуну передовых общественно-политических идей своего времени? Отчего этот дворянин, 74-летний профессор, сам возраст которого предполагает нелюбовь ко всяческим переменам, так восторженно приветствует революцию, так деятельно помогает молодой Республике Советов? Ответы на эти вопросы – вся жизнь Тимирязева.