Этюды об ученых

Голованов Ярослав

Лишь в 1918 году, окончив долгие скитания по редакциям, увидела свет фантастическая повесть Циолковского «Вне Земли». Прочтите её, в советское время она переиздавалась много раз, а потом прочтите газетные отчёты о полёте Павла Беляева, о прогулке в космосе Алексея Леонова. Велика ли разница? Разве что вместо нынешнего фала была у Циолковского обыкновенная цепочка…

«…только с момента применения реактивных приборов начнётся новая великая эра в астрономии – эпоха более пристального изучения неба», – читаю у Циолковского в «Исследовании мировых пространств реактивными приборами» (1911 г.). И вспоминаю беседу с профессором Дмитрием Яковлевичем Мартыновым, директором Астрономического института имени П. К. Штернберга.

– Астрономия

превращается в науку опытную, – говорил профессор. – Успехи космонавтики позволяют нам сегодня реально представить себе развитие прин ципиально новой отрасли науки – внеземной астрономии…

И снова читаю у Циолковского: «…следует употребить как регулятор горизонтальности маленький, быстро вращающийся диск, укреплённый на осях таким образом, чтобы его плоскость могла всегда сохранять одно положение, несмотря на вращение и наклонение снаряда. При быстром, непрерывно поддерживаемом вращении диска (гироскоп) его плоскость будет неподвижна относительно снаряда». Это же тот самый гироскоп, без которого немыслимы сегодня полёты самолётов и ракет – сердце приборных отсеков!

«…маленькое и яркое изображение солнца меняет своё относительное положение в снаряде, что может возбуждать расширение газа, давление, электрический ток и движение массы, восстановляющей определённое направление», – иными словами, Циолковский предлагает ориентировать корабль в пространстве по Солнцу, то есть так же, как был ориентирован, например, гагаринский «Восток».

Циолковский предлагает устанавливать в горячем потоке газов специальные графитовые рули – много лет спустя Вернер фон Браун делает такие рули на своей «Фау-2», сверхсекретном оружии гитлеровского рейха.

Циолковский рекомендует путешествовать в космосе «или в особых одеждах, заключающих аппараты для дыхания, или в самих жилищах, оторванных от общей их массы» – читай: в ракетных капсулах. Перед вами – скафандры Елисеева и Хрунова, перед вами лунный модуль американского корабля «Аполлон».

Ну а если не касаться этих технических деталей, то идеи искусственного спутника Земли, многоступенчатой ракеты, жидкостного ракетного двигателя и двигателя, использующего ядерный распад, – все эти идеи тоже принадлежат Циолковскому. Россыпь идей, богатейшая порода мечты, которую потомки переплавляют в реальность.

Как же так случилось, что глухой с детства человек, по существу самоучка, книжник, в светёлке маленького домика, вдали от университетов и институтов, отнюдь не обласканный вниманием коллег, скромнейший школьный учитель, вдруг преподал человечеству такой урок гениального научного предвидения? Я хожу по калужскому домику, с педантичностью истового экскурсанта разглядываю модели и инструменты, часы и слуховые трубки, выписываю имена с корешков книг на полке, ищу и не нахожу ответа. В общем-то есть ответ – гений. Но что это? Пушкин – гений, и Эйнштейн – гений. Но что объединяет Циолковского и с Пушкиным и с Эйнштейном?

Необыкновенное уважение к своему труду. Сознание нужности, важности и значимости своей работы. Отказов и хулительных отзывов, которые Циолковский получал на свои статьи, хватило бы и на десятерых. Их было вполне достаточно для того, чтобы эти десятеро забросили все свои проекты. «Мы, наученные историей, должны быть мужественней и не прекращать своей деятельности от неудач, – писал он. – Надо искать их причины и устранять их». Это не декларация – так он жил.

При внешней медлительности, почти болезненной застенчивости он был стоек и необыкновенно мужествен. Юношей, раскритиковав признанный всеми «вечный двигатель», он вступил на тропу войны с лжеавторитетами. В своей убеждённости он не боялся выглядеть смешным – достоинство среди взрослых людей редчайшее. Обыватели «рвали животы», глядя на учителя, который обдувал в ветреную погоду на крыше свои модели или

рассматривал звезды в подзорную трубу. Он сносил все эти насмешки: липкая молва узколобых не могла загрязнить, замутить его убеждённости.

У него абсолютно раскованное мышление. Он не боялся мечтать, и масштабы его умственных построений не страшили его. Он не пригибался в своих мечтах, не опасался, что они ударятся о низкий потолок его калужской светёлки. «Человек во что бы то ни стало должен одолеть земную тяжесть и иметь в запасе пространство хотя бы солнечной системы». Я подчеркнул слова, в которых ясно слышится – на меньшее он не согласен. Бездну сил отдал он дирижаблю, и многие биографы его считают это заблуждением великого учёного. Однако у сторонников дирижаблестроения и сегодня веские доводы в защиту гигантов неба. Кто знает, не придётся ли за это «великое заблуждение» поклониться ещё в пояс Константину Эдуардовичу? Ведь вспомнили же бесколесный локомотив Циолковского на воздушной подушке, когда побежали над Волгой наша «Радуга», а над Невой – «Нева». И с дирижаблем может так случиться. Идеи Циолковского редко оказывались пустоцветом, и редко изменяло ему непостижимое чутье провидца.

Может быть, все это и есть гений? Может быть, как раз все это и роднит его с Пушкиным и Эйнштейном?

В числе пионеров космонавтики находим мы имена Германа Оберта и американца Роберта Годдарда. Это бесспорно выдающиеся инженеры, самоотверженные и смелые люди. Но разговоры об их приоритете в ракетных изысканиях, поднимающиеся время от времени не столько историками техники, сколько озабоченными конъюнктурой политиками, мягко говоря, несостоятельны. Циолковский переписывался с Обертом и его помощником, русским инженером Шершевским, посылал им книги, обсуждал их планы. Письма Шершевского в Калугу похожи на отчёты. «…я жалею, что не раньше 1925 года услышал о вас, – писал Оберт в 1929 году, – тогда, зная ваши превосходные работы (с 1903 года), я, наверное, в моих теперешних успехах пошёл бы гораздо дальше и обошёлся бы без моих напрасных трудов» – это полное признание первенства русского учёного.

Годдард не знал о Циолковском (а Циолковский – о Годдарде) тоже очень долго и выпустил свои первые труды по ракетной технике в начале 20-х годов. По этому поводу чикагский журнал «Office Appliances» писал в 1928 году: «Методы профессора Годдарда весьма сходны с теми, которые Циолковский предложил на 20 лет ранее».

A ещё был человек, не гранитный и не бронзовый, который на крыльце стриг машинкой ребятишек со всей улицы, любил ездить в бор на велосипеде забытой ныне фирмы «Дукс» и бегать на коньках забытой системы «Нурмис». Любил летними вечерами пить чай в садике, много лет носил крылатку с пряжками в виде львиных голов и не признавал письменных приборов, предпочитая чернильные пузырьки. У него была большая семья – семь человек детей – и маленькое жалованье (за все свои труды до Великого Октября, за 60 лет дерзкой своей жизни получил он 470 рублей от императорской Академии наук). И жизнь была трудной, иногда попросту голодной, и немало было горя в ней и слез – лишь две дочери пережили отца, – ни одной горькой чашей испытаний не обнесла его судьба…

Он был убеждённый домосед. Больших трудов стоило уговорить его даже на поездку в Москву, когда торжественно отмечали его 75-летие. Он и по Калуге не очень-то гулял – ведь так крута эта бегущая от Оки улочка, названная теперь его именем…

Я карабкался по ней, размякшей под жёлтым молодым солнцем, и, выйдя на перекрёсток, увидел табличку: «Улица Академика Королева». Сегодня пересеклись улицы, а много лет назад – судьбы. Сергей Павлович послал в Калугу первую свою книжку, постеснявшись указать обратный адрес. Циолковский прочёл. «Книжка разумная, содержательная, полезная» – так оценил он труд молодого инженера. И здесь не изменило ему удивительное чутье…