Eurocon 2008. Спасти чужого
Шрифт:
– Ставишь тысячу лет проклятия ради чужой женщины?
И снова во взгляде Ингольфа появилось высокомерие. Даже – Высокомерие. И обращено оно было не к простолюдину, что топтался сейчас на лыжах, умело ведомый ночными тварями, а к самому Охотнику, одно только имя которого наводит страх на людей. Ингольф смотрел на Охотника так, что тот начал понимать разницу между тварью и человеком.
– Гаруса – мать, – произнес мечник. – А у матерей нет национальности и рас.
– Кажется, теперь я понимаю, что именно заинтересовало Брюхо в этой истории, –
– Я рожден женщиной, – продолжил Ингольф. – Пусть я проклят, но этого не забыл. Я был воином, но сражался только с воинами. Мои руки по локоть в крови, но это кровь равных. Это кровь воинов!
Не было больше проклятого мечника, бездушного и безразличного. Перед Охотником сидел рыцарь, заплативший огромную цену за нарушенное слово, но не забывший, что такое честь. Или наконец-то вспомнивший, что такое честь. Рыцарь, который больше всего на свете хотел исполнить главный долг воина: выйти на бой, чтобы защитить.
– Разреши мне поединок! Расмус не посмеет воспротивиться: ты держишь нити моего проклятия, ты в своем праве. Разреши!
– Ты хочешь победить?
– Я обязан победить.
– Орвар, – покачал головой Охотник, восхищаясь толстым уродом. – Хитрый обжора Орвар... он все предусмотрел, потребовал меч... А я все не мог понять, чего он на тебя так пялится... Теперь Грязнуля и Сапоги подумают...
– Что подумают? – не понял рыцарь.
– Не важно. – Охотник посмотрел Ингольфу в глаза. – Я ждал этого момента восемьсот лет, рыцарь. Я ждал, когда ты сам, не по принуждению, не по приказу, а по зову сердца, по велению души, по требованию совести захочешь выйти на поединок. По-настоящему захочешь. А потому не могу тебе отказать. Ты сразишься с Леннартом.
– Спасибо!
– Не спеши радоваться. – Охотник вновь стал спокойным и чуточку рассеянным. – Ты очарован Гарусой, но ты не разглядел главного: иногда, мой друг, победа и смерть шествуют рука об руку. Подумай об этом, проклятый рыцарь.
Бразар умер в тот самый миг, когда на горизонте появились заснеженные пики Мышиных гор. Когда Гаруса решила, что предсказание по каким-то причинам оказалось ложным и ее безумное предприятие может завершиться удачно. Когда она улыбнулась.
Именно в этот момент Бразар остановился, коротко выдохнул и медленно опустился на землю, аккуратно сложив в коленях ноги. Отдых у костра ночных тварей не прибавил скакуну сил, зато наполнил ложной уверенностью в себе. И холодным дыханием Отига. Покинув заброшенное кладбище, козел, несмотря на протесты Гарусы, помчал рысью, торопясь унести хозяйку от ночных тварей, а уж когда они вышли на знакомую дорогу, то и вовсе погнал без оглядки.
И не выдержал.
– Прости...
Нигири провела рукой по витым рогам, в которые когда-то вплетала магические нити, коснулась лба Бразара, отвернулась и, поудобнее перехватив меховой сверток, побрела к возвышающимся на горизонте горам. По
Примерно через пятьдесят шагов Гаруса стала задыхаться, а одежда под шубой насквозь промокла – сказывалась незалеченная лихорадка. Голова кружилась, перед глазами плыли разноцветные круги, а пот, выступающий на лбу, на ветру мгновенно превращался в лед.
Она перестала видеть горы. Но знала, что они где-то впереди.
Она перестала чувствовать руки, которыми прижимала к себе меховой сверток. Но знала, что не выронила его.
Шептать не получалось – губы не слушались.
Могла лишь повторять мысленно: «Не зря... Это все не зря... Не зря...»
Тусклое солнце нехотя, словно по приговору суда, выползло на небо. Начались пустоши Рьякванда – граничащая с Мышиными горами холмистая область. Тропа змеилась меж склонов, огибая базальтовые глыбы, в обилии валяющиеся по всему Рьякванду, и за одной из них Леннарт обнаружил тарвагского козла. Черный зверь лежал на снегу, аккуратно сложив под себя ноги, так, словно устроился отдохнуть. Но бока не вздымались – мертв. Нигири осталась без скакуна.
Довольный Изгой привстал на стременах.
За этой глыбой холмы стирались, превращая Рьякванд в равнину, тянущуюся до самого горизонта, над которым возвышались пики Мышиных гор, и уходящая от павшего козла цепочка следов была видна как на ладони.
И даже...
Несмотря на тусклое солнце, снег все равно слепил глаза, и темную точку на белом полотне наемник разглядел не сразу.
Догнал!
Леннарт зловеще усмехнулся, чмокнул губами, приказывая коню двигаться дальше, но тот неожиданно уперся. Изгой опустил взгляд и вздрогнул: путь ему преграждал широкоплечий мужчина. Остроносый и рыжеволосый. Изгой никогда не видел этого лица, но узнал одежду и меч.
Перед ним стоял проклятый Ингольф.
«Так вот что потребовал нигири за остатки магии!»
Проклиная тварей, выманивших у него меч, наемник спрыгнул на землю, снял варежки и, оставшись в перчатках, взял в правую руку длинный нож, а в левую, расстегнув застежку, тяжелый плащ.
Ингольф ждал, благородно позволяя сопернику подготовиться к схватке. Стоял, не чувствуя холода, бесстрастно наблюдал за приготовлениями противника, и думал...
«Иногда победа и смерть шествуют рука об руку».
«Для меня смерть станет победой, избавлением. Но на этот бой я вышел не для себя...»
Наемник сделал шаг, и проклятый рыцарь совершил простенький выпад вперед. Легко читаемый и нарочито медлительный.
«Это тот самый бой, в котором мне позволено проиграть. Но, черт побери! Я ХОЧУ его выиграть!»
Спасти Гарусу!
Леннарт оказался сбоку от начавшегося разворачиваться воина и дважды быстро ткнул ножом, метя в печень. Тут же проворно отпрыгнул назад, избегая ответного удара. Который не последовал.